Снаружи было значительно свободнее и интереснее. За домом – огромный парк, за парком простирались поля, некогда принадлежавшие его роду. Таинственный сеновал с одуряющими запахами и загадочными шорохами, конюшня, хлев – казались целыми мирами. Сохнувшая трава издавала опьяняющий аромат; раздавались шорохи, как будто в сене кто-то затаился. Под стреху залетали ласточки; в парке жили кролики и шныряли крошечные мыши. Над клеверными лугами молниями проносились огромные хищные стрекозы с прозрачными крыльями, проплывали яркие нарядные бабочки.

Ручей был отдельной волшебной страной. Нагретая южным солнцем прозрачная вода текла к реке, хотя казалась неподвижной. На дне пестрели яркие камешки, тускневшие, высыхая на ладошке; сновали серебристые рыбки, прятались в ил мелкие водяные крабики. И этот запах – запах летней воды! Мальчик вдыхал его полной грудью и не мог надышаться.

Из густых прибрежных кустов, казалось, кто-то за ним наблюдал, и Тонио нарочно пугался, вызывая в себе сладкую дрожь: он знал, что защищен, любим, что ему всегда придут на помощь. Когда младший брат Франсуа подрос, они стали вместе исследовать окрестности и вместе пугаться, это было так здорово!

И потом, повзрослев, Антуан постоянно возвращался воспоминаниями к местам своего детства, с острым чувством ностальгии и ощущением былого счастья. В «Планете людей» он писал: «Был где-то парк, заросший темными елями и липами, и старый дом, дорогой моему сердцу… Он существует, и этого довольно, в ночи я ощущаю его достоверность».

Будущему писателю и лётчику повезло воспитываться в многодетной семье, ощущая себя частью большого и дружного целого.

В самом отдалённом конце парка, в зарослях сирени, каждый из детей выстроил собственный «дом» из веток, мха и листвы. В них были устроены даже очаги из камней! Старшие девочки Мари-Мадлен и Симона устраивали кроличьи бега и соревнования на скорость улиток. К животным и цветам все дети испытывали особую нежность. Мари-Мадлен даже отказалась обрезать розы, потому что им больно.

Антуан Сент-Экзюпери второй справа

Тонио был довольно рослым для своих лет, с хорошо очерченным лицом под шапкой кудрявых светло-русых волос, большими удлинёнными тёмными глазами и задорным вздёрнутым носом. Одним словом, чудесный ребёнок. Детьми вместе с матерью занималась гувернантка (Мапи, как все её звали); вместе они готовили домашние праздники, на которых танцевали, одетые в костюмы XVIII века.

В Южной Франции в то время тоже придерживались принципа: «чтение – лучшее учение». Книгой, по-настоящему увлёкшей Антуана, стали волшебные сказки Ганса Христиана Андерсена[4]. «Но это была уже вторая из прочитанных мной книг. В четыре с половиной года я сгорал от желания прочитать настоящую книгу. На дне старого деревянного сундука, набитого пожелтевшими каталогами и проспектами, я наткнулся на брошюру по виноделию; она была совершенно недоступна моему пониманию, но я прочел ее всю от корки до корки, пленяясь каждым словом. Это и была моя самая первая книжка».

В сказках Андерсена достаточно последовательно проводился христианский принцип непротивления злу насилием. Но эти истории, наполненные фатализмом, пессимизмом, преобладанием греховного над праведным, жестокими карами за проступки и желания глубоко поразили ребёнка. Торжество Добра в них занимало весьма скромное место – главным образом в качестве вселенской печали по ушедшему или потерянному благу. Все эти пытки, ужасы, «мухи без крылышек», Трёхногий конь без головы и Могильная Свинья… Красота, доброта, любовь, конечно, присутствовали в андерсеновских историях, однако чистые души положительных героев сказки прямо-таки горели в аду настоящей «взрослой» реальности. Персонажи и действия были непривычны: ведьма, озолотившая солдата и зарубленная им ради старого огнива; отрезанный язычок Русалочки; отрубленные ножки с красными башмаками; похлёбка из мышиных хвостов; бредовая свадьба Крота и Дюймовочки; замерзающий Гадкий Утёнок; сгоревшие Солдатик и Балерина; Иголка, ржавеющая в водосточной трубе… Они пугали ребёнка триумфом враждебных человеку сил и давили атмосферой надвигающегося несчастья. Автор даже в счастливый конец ухитрялся добавить горечи: «Трубочист и Пастушка стояли вместе. Пока не разбились». Даже когда сама сказка забывалась, впечатление от неё оставалось странным, но глубоким.