Мы действительно живем очень красиво.

Дочь моя горы ненавидит.

Ну как ненавидит: так говорит.

Говорит, что раньше хорошо к ним относилась, но теперь горы вызывают у нее лишь ассоциации с концом ее нормальной жизни.

«Вы отняли у меня детство, друзей и всю мою жизнь, и я вас никогда за это не прощу», – это она говорит еще чаще.

12.

Мы уезжаем куда-то, торопимся. Чемоданы и трое детей, каждый во что горазд: Миша не хочет сидеть в коляске, Федя пытается на ходу починить игрушечный арбалет и выпрашивает сладкое, Арине слишком жарко в кроссовках, и она хочет покрасить волосы в фиолетовый цвет и находит уместным обсудить это прямо сейчас.

Еще мгновение – и мы в поезде, двери захлопываются. Я вижу свою старшую дочь по ту сторону. Стучу в стеклянную дверь, остервенело жму на кнопку, в то время как она недвижимо стоит на перроне. Вагон трогается. Мы уехали, она осталась.

Я просыпаюсь от собственного плача и тут же успокаиваюсь: «Фуф, ну и приснится же». Прижимая к себе теплого и чуть липкого от пота младенца, тут же засыпаю.

Год назад Арина перестала ездить с нами на пикники, в короткие поездки и на прогулки.

«Скучно, – заявила она мне однажды. – Что мне с вами там делать?»

Я так гордилась своей мудростью и хитростью, когда придумала нагружать ее домашними делами в наше отсутствие.

– Поедешь с нами?

– Ну что я там буду делать?

– Тогда помой окна и пропылесось всю квартиру, пока нас не будет.

Это не так уж и справедливо, да и дома, в общем-то, порядок; но выбора нет. Окна по нашему возвращению немного в разводах, но в целом чистые, и в следующий раз она наверняка предпочтет поехать с нами, чем елозить по стеклам тряпкой.

– Арина, поехали с нами!

– Ну что я там буду делать? Дай мне лучше какое-то задание. Все веселее, чем с вами ходить.

Полгода назад она перестала есть с нами за одним столом.

Поначалу – это были каникулы – она не вписывалась в режим: вставала поздно; взлохмаченная, томно выползала из комнаты тогда, когда я нарезала овощи к обеду.

Я оставляла ее еду на плите и занималась своими делами. Арина копила немытые тарелки в своей спальне.

Потом вошла во вкус; и когда мы садимся за стол, она по умолчанию уходит обедать к себе.

Зачем ей смотреть на мое кислое лицо, напряженное в попытке чисто покормить младенца, и слушать наши скучные разговоры. Наблюдать, как Федя все никак не прожует отбивную и роняет макароны мимо тарелки, половину из которых находит забавным запульнуть в сестру.

«И вообще, я хочу жить одна, – сказала она мне однажды. – Хочу спокойно жить, чтобы меня никто не доставал».

Моя дочь напоминает мне улитку: сидит в своем домике, и выпускает лишь усики – осторожно, потихоньку – когда сама того захочет, или чаще, когда ей от нас что-нибудь нужно.

13.

Десять лет назад мы жили с дочкой вдвоем, спали в одной кровати, и все делали вместе.

Я брала ее в гости к друзьям и ходила с ней на работу по субботам.

Я тогда всегда высыпалась: в постель в девять, на ночь книжка, моя рука – всегда – у нее вместо подушки. И так до самого утра. Иногда я не успевала уснуть, а рука затекала, или мне надо было срочно доделать работу, и я, подобно саперу, замирала и практически не дыша медленно-медленно вытаскивала руку из-под ее нежного немного взмокшего затылка.

В девяти из десяти случаев она просыпалась и требовала мою руку обратно.

По утрам мы вставали вместе: я так же подобно саперу отодвигалась от нее на край кровати, сползала на пол, и на цыпочках, практически не дыша, шла в ванную.

Минута – и на коврике у меня под ногами Арина. Обхватит мои ноги руками, свернется вокруг них калачиком и досыпает, досматривает свои сны, пока я чищу зубы, умываюсь, расчесываю волосы.