– И с тех пор?.. – спросил я.

Мари вскинула голову.

– Тише, – прошептала Мари. – Разве любовь не является частью жизни, самой лучшей ее частью? Даже иллюзия любви стоит больше, чем что-либо другое. Время от времени надежда искушает меня, как, похоже, я искушаю тебя. О, если бы мы с тобой могли побывать в Зальцбурге, увидеть горы Берхтесгадена… Какое дивное лето мы могли бы провести в самой прекрасной части Альп!

– Невозможно, – сказал я, – подарить тебе незабываемые воспоминания. У тебя было так много любовников!

– Никогда не бойся количества, – ответила она с улыбкой. – Подавляющее большинство любовников не оставляет нам ничего достойного памяти – мужчины мало что знают о любви. Почему до сих пор у меня остаются лучшие воспоминание о старом банкире? Он был очень ласковым und hatte mich auf den Handen tragen mogen[94]. Отто многому меня научил. О, он был милым человеком.

И тогда я повез Мари в Зальцбург.

Прежде я ни разу не слышал, чтобы кто-то поминал Зальцбург как один из красивейших городов Европы. Правда, как-то случайно обнаружил, что Уилки[95], шотландский художник, упомянул нечто подобное. Он заявил, что «если бы старый город Эдинбург с его замком на скале был бы посажен в Троссачсе и имел бы такую же широкую быструю реку, как Тэй, то он имел бы право напоминать Зальцбург». Зальцбург действительно расположен среди гор, и окрестности его полны бесчисленными пейзажами романтической красоты. Озера Траунзее на востоке и Кимзее с загородной резиденцией короля Людовика II Баварского на западе. На юге через баварскую границу находится Берхтесгаден, один из самых красивых регионов Европы. А вот гора Унтерсберг, почти 7000[96] футов высотой, со знаменитыми пещерами Гамслёхер-Коловрат, с огромными застывшими ледяными водопадами. На восточной стороне Гейерека – вершины Унтерсберга – дикие скалы и пропасти…

Мари была несравненным проводником, обладала милейшим характером, оказалась прирожденным компаньоном и такой же хорошей любовницей. Более того, она сделала все предварительные приготовления к любви. Мари стала первой женщиной, которая сказала, что у меня музыкальный голос: чрезвычайно мощный, но звучный и сладкий. Как приятно было это узнать!

– Я бы предпочла послушать, как ты декламируешь, – сказала она. – Ни один актер никогда не был тебе равен. И лицо у тебя решительное. Мне нравятся твои смелость и удивительное жизнелюбие.

Мари была прирожденной подлизой и постоянно находила новые комплименты. Каждый день она открывала во мне какую-то новую черту, которую можно похвалить. Сорок лет спустя я изо всех сил старался представить себе Мари и найти в ней какой-нибудь недостаток, чтобы представить ее человеком, а не ангелом. И пришел к выводу, что она с готовностью отдавалась любому, кто тревожил ее сердечко, даже если она его не любила. Но… я не осуждаю её. Снова и снова Мари напоминала мне замечательные стихи Роберта Браунинга[97]:

…

Наставь меня сурово,

Мой друг, чтоб я

Душой и телом снова

Была твоя.

…

Чтоб мысль моя питалась

Твоею и

Мной снова облекалась

В слова твои[98].

…

Но примерно через шесть недель я начал уставать от Мари. Несмотря на то, что она была очаровательна и безупречна, мне хотелось узнать что-то новенькое, и я на какое-то время исчерпал свой немецкий. Когда мы вернулись из прекрасной страны с ее восхитительными прогулками и поездками, я купил Мари великолепную картину баварского Версаля на Кимзее – сказочного дворца принца-регента Луитпольда Баварского и честно сбежал от неё на всю осень во Флоренцию.

Там я сначала поработал над итальянским языком, а затем изучал итальянскую живопись. В Равенне я увлекался мозаикой, в Милане был увлечен небольшой коллекцией доспехов Висконти XIV—XV веков. Некоторые из них мне удалось приобрести за весьма малую цену. До того, как в середине 1880-х в Америке начался на них спрос, хорошие доспехи стоили дешево. Я купил латы с золотой инкрустацией за 100 фунтов, которые продал через пять лет в Лондоне за 5000 фунтов, а дилер перепродал их за 15 000 фунтов стерлингов.