Творчество Гёте – во всех отношениях одно из величайших в мире. Его Мефистофель, пожалуй, так же как и Гамлет, сверхиндивидуалист, чтобы его можно было поставить в один ряд с Дон Кихотом или Фальстафом. Но посмотрите на созданные поэтом женские образы, на его Гретхен, Миньону и Филину[39]. Только Клеопатра Шекспира и, возможно, Смуглая леди из его сонетов равны им.

Меня раздражает, когда я слышу, что Гомер не столь велик, как наш Вальтер Скотт. Что по мне, так Шекспир и Гёте, Сервантес и Данте равновелики. При этом Сервантес не внес ничего нового в типологию женщины, а Данте скорее певец, чем творец. Гёте и Шекспир – величайшие певцы, равно как и творцы.

Со своей стороны (говорю только от своего имени), я нашел бы место для Бальзака и Гейне даже в этой высокой компании. И кто осмелится исключить из нее Рембрандта, Бетховена или Вагнера?

Один маленький штришок, который отличает Гёте от Шекспира: Шекспир следует за Иисусом Христом, настаивая на покаянии, в то время как Гёте не печалится о грехе: «Что прошло, то прошло, – сказал он безапелляционно, – и слезы есть пустая трата времени; учись на прошлом, чтобы не упасть дважды в одну и ту же яму, и смело иди вперед».

Этот совет отличается высоким мужеством, но печаль также является очищением души.

В Геттингене я узнал немало особенностей немецкой университетской жизни и провел больше времени на Pauk-boden[40] (дуэльной площадке) и в Студенческом корпусе[41], чем на социалистических собраниях. Благодаря моему превосходному немецкому языку меня везде принимали как немца, и вскоре я обнаружил причину необычайного превосходства немецких студентов почти во всех областях жизни. Думаю, что именно это понимание позволило мне предсказать колоссальное развитие немецкой промышленности и немецкого капитала за двадцать лет до того, как все случилось.

Император Германии того времени[42], дед нынешнего[43], должно быть, имел на редкость хорошую голову, иначе он никогда не нашел бы Бисмарка и не передал бы ему почти королевскую власть. Но я склонен думать, что мудрость Вильгельма I проявилась столь же ярко и в другом деле.

Желая прежде всего укрепить свою армию, он призвал на королевский совет Вильгельма фон Гумбольдта[44], брата знаменитого ученого Александра[45]. Что делать с постоянно растущим числом студентов, которые год за годом избегают воинскую службу? Фон Гумбольдт рекомендовал сформировать отдельные роты добровольцев, готовых пройти военное обучение в течение одного года вместо трех.

Сначала старый кайзер и слышать об этом не хотел: такие вояки, по его мнению, уступали бы настоящим солдатам в строевой подготовке и дисциплине. «Все мои солдаты должны быть лучшими!» – было его последнее слово.

Фон Гумбольдт заверил кайзера, что добровольцы в течение одного года быстро станут отборными рекрутами; он спорил и умолял с таким пылом, что, в конце концов, старый император уступил. Тогда фон Гумбольдт заявил, что часть добровольцев, по крайней мере, двадцать процентов, могут стать унтер-офицерами до окончания года. И кайзер согласился, что если так всё и случится, эксперимент будет считаться успешным.

Конечно, первые добровольцы знали, чего от них ждут, и более пятидесяти процентов из них получили желанное отличие. Таким образом, во всей германской армии самыми умными и подготовленными солдатами оказались годичные добровольцы. Позже даже говорили, что самые умные унтер-офицеры были по большей части из добровольцев, но в это обычно не верят, потому что немец очень гордится своими унтер-офицерами и не без оснований – они служат шестнадцать лет. После демобилизации их определяют на хорошую высокооплачиваемую гражданскую службу на железных дорогах, на почте или в полиции. Добровольцы стали бы самой замечательной частью в любой армии. Я знал несколько немецких унтер-офицеров. Они даже бегло и правильно говорили по-английски и по-французски!