Я говорю и ответ напрашивается сам собой: нельзя с ним ругаться. Нельзя в схватку. Он меня размажет до мокрого следа на асфальте. Но как же с ним мириться, если он так сильно ненавидит?

– Ты говорила, что хотела ему про дочку сказать? – вздыхаю.

– Ему не важно, что там я хотела. Почему флешку подсунула. Почему ребенка скрыла. Я мразь для него...

– Не говори так, Ручеек. Ты мать его ребенка. Ты ему такой подарок сделала...

В груди становится тяжело. В глазах собираются слезы. Даже не знаю, откуда так резко. Почему так себя жалко.

Запрокидываю голову. Дышу носом.

Я не рассматривала для себя аборт. Я не такая. Я Сафи любила еще раньше, чем мы ее зачали. Сама бы умерла, но ее родила. И благодарности за это не жду. Но как же тяжело знать, что он видит во мне только плохое. Только черноту, которая живет в каждом. И в нем тоже. Но меня даже вопреки всей черноте тянет. Я даже вопреки мечтаю, что может быть когда-то...

– Не знаю, как Сафичке сказать, Лейляш...

Возвращаю себя из обжигающего холодного океана наших с Айдаром отношений хотя бы на льдинку родительства. Мотаю головой. Опять смотрю вниз в наш двор. Представляю, как неуместно здесь смотрелась бы его новая шикарная машина.

А потом думаю: вот бы Сафичке на такой покататься... Вот бы ей в столице пожить... Вот бы на руки и вжу-у-ух...

– А если он ее против меня настроит? – Спрашиваю шепотом. Надеюсь, даже Аллах не расслышит. А то вдруг решит меня так и наказать?

– Не будет такого, Ручеек. Не будет...

– Он очень злой, Лейла. Очень-очень. Ты не представляешь. Ты глаз его не видела...

Вспоминаю и тру плечи. Я бы в двадцать под таким взглядом расплавилась. И сама толком не знаю, как сейчас устояла.

Лейла подхватывает эстафету тяжелых вздохов. Молчит пару секунд. Колеблется может, не знаю.

– А ты не спорь с ним, Айка... Будь мудрой. – Она замолкает. Может ждет, что я начну прирекаться. Но я не спорить хочу, а найти выход. Пусть мне Лейляша подскажет. – Злится? Пусть злится. Признай вину, даже если не чувствуешь. Не питай его злость. Она сойдет на нет. А любовь вернется. Он на тебя не злился бы, если не любил... Ему было бы всё равно. А раз не всё равно...

– Не думаю... – Улыбаюсь невесело. Теперь не спорит уже Лейла. Так и молчим друг дружке. Подруга просто как бы рядом. Не бросает.

Когда становится прямо-таки неловко из-за затянувшегося молчания, мотаю головой и возвращаюсь к гладильной доске. Беру утюг.

– Так а что там Болатик? Упал? Толкнули, что ли? – меняю тему. Слушаю вроде бы внимательно, а сама в голове так и кручу...

Всю ночь кручу. Когда Сафичка утром приходит и заползает под руку кручу. Когда готовлю ей кашу, с ложки кормлю между сонными кивками головы. Когда волосы заплетаю...

В красивую-красивую замысловатую косу. Я часто думаю, какой же красавицей она у нас с Айдаром вырастет! Мне кажется, взяла у родителей лучшее. И дальше брать должна.

Перед выходом из дому малышка садится на пуф в коридоре. Я надеваю ей сандалики. Вопреки бессонной ночи в крови кроме адреналина как будто ничего и нет. Колотит. Подмывает.

Делать что-то нужно, Айка! Делать!

Поднимаю взгляд на свою малышню и с шумно колотящимся сердцем спрашиваю:

– Как ручка?

Сафи отмахивается. Смотрит на застежку своей обувки. Когда понимает, что я отвлеклась и ножка пока так в воздухе и будет висеть – мне в лицо.

– Нормально, мамуль. Айдар-р-р всё починил...

Улыбается, не подозревая, что почти доводит мать до сердечного приступа.

– Как это, Айдар починил? – спрашиваю мертвым голосом. Сафи улыбается. Ко рту тянется, хихикает опять... В воздухе так пахнет любовью, что мне до жути страшно...