Софья подошла на перекресток ровно через пять минут после моего звонка.

Я сунул ей конверт с деньгами и с деловым видом попросил расписаться в обоих экземплярах акта возврата. Когда с формальностями было покончено, я торжественно вручил ей розу:

– Это тоже вам!

Девушка засмеялась:

– Спасибо! А за что? Маркетинговый ход, чтобы клиент обязательно купил что-нибудь в следующий раз?

– Можно сказать и так.

– А где, вы говорите, живет ваш приятель? На Гельсингфорсской жилых домов ведь почти нет.

– Э. Я не говорил, что он здесь живет. Он здесь работает. Вон в той фирме, – ловко соврал я, ткнув пальцем в первую попавшуюся вывеску, – собрались футбол посмотреть на большом экране. У них там телек почти два метра по диагонали.

Соня понимающе кивнула:

– Ну что ж, тогда не буду вас задерживать. Еще раз огромное спасибо. Вы не представляете, как выручили. Мне тоже пора.

Мне совсем не хотелось, чтобы она вот так просто взяла и ушла. В этом случае вероятность того, что мы встретились бы снова, приравнивалась к нулю. Я понял – сейчас или никогда:

– Вы не будете против, если я провожу вас?

– А футбол?

По тому, с каким видом я махнул рукой, она сразу поняла, что нет никакого двухметрового телека, никакого приятеля и никакого маркетингового хода, а еще через несколько часов мы оба поняли, что теперь есть только Мы.

До самого утра мы гуляли по набережной и узнавали друг о друге теперь уже не имеющие никакого значения подробности. Выяснилось, что Соня учится заочно на юридическом и работает внешкором на «Ливне», что она живет вдвоем с бабушкой – бывшей политкаторжанкой дворянского происхождения в тесной квартирке на «Лесной», что она верит в Рода и Сварога и любит добавлять настоящий ром в мороженое, а ее бывший – полный кретин, который в собственный день рождения затащил к себе домой дочку босса, а когда Соня, пожелавшая устроить сюрприз, пришла к нему без звонка и застала их, начал подмигивать ей и называть своей двоюродной сестрой. Еще, к своему удивлению, я узнал, что тема курсовой работы Сони – «Использование несовершенства законодательства экстремистскими сообществами» и что в свободное время она работает волонтером в интернате для детей-инвалидов и терпеть не может современную популярную музыку.

Тогда я еще не знал, что хрупкая девушка с лицом ангела и душой младенца сможет так изменить мою жизнь…

Адвокат Пенкин, мягко говоря, выбивался из привычных рамок представления о правозащитниках: вместо холеного дрища в очочках и галстучке передо мной предстал персонаж, чем-то похожий на дядю Колю Валуева, фотография которого с личным автографом висела у меня дома над кроватью.

– Григорий Витальевич. Можно Григорий, – громыхнул раскатистым басом Пенкин и широко улыбнулся.

Сидя на прикрученном к полу табурете, он был почти одного роста со мной (это при моих ста восьмидесяти!), а папка с бумагами форматом A4 в его огромных ручищах больше походила на школьную тетрадку.

Охранник отстегнул «браслет» с моей правой кисти и защелкнул его на ножке стола, за который я сел напротив адвоката на такой же, как у него, прикрученный к полу табурет.

– Василий, голубчик, ступай! – обратился Пенкин к охраннику.

– Но, не положено… – почему-то смущенно ответил он.

– Знаю. Если что – скажешь в санчасть ходил, мол, голова заболела, – невозмутимо продолжил Григорий, – нам поговорить надо.

– Да я никому! Говорите о чем угодно!

– Ты-то никому – понятно. А ну как пытать тебя станут? Ступай. Чайку нам организуй! – Пенкин сунул в руку Василию бело-зеленую бумажку, свернутую в трубочку.

Охранник отвесил поклон и вышел. Мне прямо смешно стало – надо было еще ножкой шаркнуть и сказать: «Сию минуту-с!» «Василий, чаю!» – умора! Видать, серьезный тип этот Пенкин. Может, провокатор? Но вроде Отто рекомендовал.