Только люди светлы, белолицы,
С глазами, как небо..
Но Небо одно – тут и там.
Шаньюй здесь печален – вдруг выпало сына лишиться,
К отшельникам скрылся он. Звали его – Гаутам.
Эгей, Маодунь!
Птицы счастья на Западе тают.
Где стрелы твои? С костяными накладками лук?
Как сладко мечтать раздробить эту дивную стаю
И бросить добычу невесте на свадебный круг.
А розовый пух источает прохладу и негу,
Не роскошь китайскую, чистоту ледников.
Чьи стрелы пронзят птиц Востока
– так было от веку, —
Тот Степи предстанет первейшим из женихов.
Как томен напряг тетивы под коснеющим пальцем,
А лунный изгиб тонкой луки девически строг.
Неужели, княжич, остаться тебе постояльцем,
Чужим среди чуждых, холодным кострищем у ног
Грядущих кочевий?..
Какие несметные силы
В тебе и в земле, что упорно сжимаешь в горсти!
Ты вскормлен златым молоком полудикой кобылы!
Ты свистом повязан, свисти же, наследник, свисти!
IV
Так было у сизых предгорий на дальней стоянке.
Увидел во сне Маоудунь стаю белых собак,
Их круг замыкался на волке, на сером подранке,
Их пасти цвели, языки окунались во мрак.
И видел еще, как по краю вечерней долины
Зарезанный скот уносили на холках своих
Разбойные тени, сородичи волчьего сына…
И княжич очнулся:
– Тесна стала Степь для двоих!
Но рано, но рано, отец, нам с тобою прощаться.
Я слышу, как почву колышет твой верный тумен.
Мне тоже приспела пора в долгий путь собираться.
Кровавый набег твой – предвестье больших перемен.
Он в ночь ускользнул и коня прирученного свистнул.
(Чрез бездну веков так же Игорю свистнет Овлур)
Как лист пред травой!
И – верхом! – по дороге в Отчизну.
– Отец просчитался…
Но чур меня! Чур меня! Чур!..
Разделит добычу – кто доблестно саков ограбил.
А храбрый наследник получит под руку отряд.
Шаньюй Тоумань будет править,
как раньше он правил.
А княжич не рад?
Отчего же, по-моему, рад.
V
Чем тешится княжич с подручными воями ныне?
В горах, на охоте он мечет в засохшую ель
Свистящие стрелы. А после, на черной осине,
Подвесив козла, указует на новую цель.
– Вы видите, я вынимаю стрелу из колчана,
Из желтой бересты в узоре цветного шитья,
Ее острие, как тугое соцветье тюльпана.
Зажгите тюльпаны! Разбейте о кровь острия!
Лишь тот победитель, чья воля с полетом едина,
Лишь тот победитель, кто крепит дружины крыло,
Лишь тот победитель, кто бьется за Мать и за Сына,
Чтоб поле тюльпанов из тучной земли расцвело.
Стреляйте по звуку! Я начал. Стреляйте по звуку!
Туда, куда скажет родная свистулька моя.
А кто опоздает, тот сам пусть винит свою руку —
Он кисти лишится. И праведна кара сия…
VI
Так тешился княжич. А время из раны сочилось.
Луна кочевала, серебряной сбруей звеня.
В коротком походе однажды добыча случилась —
Ему привели в поводу золотого коня.
Он был как осенняя степь в переливах заката.
Он был как сияние славы на грозной броне.
А глаз оплывал всею тайною глубью агата.
А ноги – как стон тетивы в голубой вышине.
Крылатый Турана питомец, Дня Белого образ —
Достоин его Маодунь. Только чур его! Чур!
Вот сотник глядит на коня и темно и недобро…
– Эй, прочь жеребца! – крикнул княжич. —
Кто скучен и хмур?!
Лишь тот победитель, чья воля с полетом едина,
Лишь тот победитель, кто крепит дружины крыло,
Лишь тот победитель, кто бьется за Мать и за Сына,
Чтоб родины тело тучней и обильней цвело.
Стреляем по звуку! Я клятвы своей не нарушу!
Туда, куда скажет пустая свистулька моя.