Алекса я не знал, или знал, но предпочел не вспоминать, когда он, подойдя к трибуне, громко закричал:

– Я закончил школу! Глотайте пыль, стервы!

Поняв, что он будет нести всякую чушь, учитель труда убрал микрофон подальше от него и смотрел на него злобным взглядом. Алекс, лишь усмехаясь, прошел к директрисе, которая не отставала от учителя и бросала на него взгляды, наполненные яростью.

После этого вышла Лаура и произнесла речь о том, что нельзя забывать, что мы все люди, и что порой у нас бывают темные времена. Банально, даже слишком.

Когда очередь дошла до Самии, директриса позвала ее. Она вышла из толпы с другой от меня стороны. Я смог разглядеть ее атласное платье, переливающее даже в пасмурную погоду светло-серым. Ее шарф был такого же цвета.

Повернувшись на толпу из подростков, которые отчетливо видели каждый ее волос и даже могли показать это другим, она гордо подняла голову. Как бы ни старалась, Самия не могла избавиться от обиды, которую пыталась скрыть. Подойдя к микрофону, она прочистила горло. Она волновалась, я был уверен.

– До одного инцидента я была рада, что смогла закончить школу в Бельгии без дискриминации моих прав. Но не смогла и дальше верить в свою ложь. – Она остановилась для фальшивой улыбки, а затем как ни в чем не бывало продолжила: – Я благодарю и уважаю только тех, которые достойны этого. А на прощание скажу всему миру: «Не думай, что Аллах не ведает о том, что творят беззаконники. Он лишь дает им отсрочку до того дня, когда закатятся взоры».

Все начали монотонно хлопать, как это было и до неё.

Сказав это, она отправилась к директору, которая смотрела на нее безразлично. Пожав руку, Самия выдавила самую фальшивую и неискреннюю улыбку. Затем направилась в ту сторону, где стояли уже полноценные выпускники частной школы в Монсе.

Я не ожидал, что моё имя будет сразу же после Самии.

– Николас Мартенс.

Алиса, которая в машине подсунула мне бумажку с моей речью, поскольку я не смог достойно подготовиться к предстоящему выпускному, стояла в стороне и смотрела гневным взглядом. Взяв лист, я вышел вперед и поправил волосы, зачесывая их назад.

Поднявшись по ступенькам, добрался до трибуны. Я оглядел толпу глазеющих на меня идиотов. Волновался ли я? Нет, поскольку мне было абсолютно плевать, какое у них сложилось мнение обо мне за время моей учебы здесь.

Подняв лист, чтобы показать всем, я приблизился к микрофону и произнес, пока мой голос раздавался вокруг:

– Здесь столько сентиментального дерьма, что я никогда в жизни не прочитаю это. Прости, сестренка… – сказал я, посмотрев на нее. Я не видел, но чувствовал, как она закатила глаза. – Мне никогда в жизни не хотелось, чтобы люди думали обо мне хорошо. Я не ожидал их одобрения, мне было плевать на их самих и на их мнение. Но… – произнес я, чувствуя на себе столько глаз. Хотя люди молчали, что было хорошо. Их взгляды терпимее, чем издаваемые ими звуки. – У всего есть свой предел. Чем больше человек получает свободу, тем больше он становится ненормальным, которые в наше время стали считать нормальным. Со временем из-за излишней свободы возникает лишнее местоимение «они». Тем самым люди перестают верить и ценить свои ценности. Словно их вовсе не существовало. – Я остановился, чтобы пожать плечами, после чего продолжил: – Всем перестает нравится нормальность, они пытаются придумать то, что не заставит их «скучать». Вероятно, большинство не согласны со мной, но мне плевать на ваше неодобрение. На этом всё. Не благодарите за несентиментальную речь.

Закончив свою блестящую речь, я уставился на толпу с равнодушным взглядом. После моей речи все начали аплодировать, и когда я покидал трибуну, услышал вопрос: