– Я не буду делать аборт, – тихо сказала Оля.

– Или четыре. Вон там газетный киоск, купим «Из рук в руки»…

– Я не буду делать аборт, – громче повторила Оля.

– Что? – непонимающе захлопала глазами мать. – Как не буду? Ты что такое говоришь?

– Я хочу этого ребенка. Ты не понимаешь? Он – единственное, что у меня осталось от Ромки. Я не дам… Он – мой.

– Дурочка, это ты ничего не понимаешь. Коля же нас убьет…

– Пускай.

– Да что с тобой, доча? Ты же знаешь отца, он же… – мать задышала часто, шумно. Присела на ближайшую лавку, нашарила в сумке бутылек с сердечными таблетками. Проглотила сразу две. – Господи, да ты хоть представляешь, что с нами тогда будет? С тобой, со мной, с Пашкой? Это же… конец. Оленька, доча, ты же молоденькая совсем. Ну выйдешь ещё замуж, у тебя ещё будут дети, но сейчас…

Мать трясло. Оля с минуту смотрела на мать в задумчивости. Жалела ли она её? Жалела, конечно, как и всегда. И её, и себя, и брата. И боялась до тошноты. Но внутри крепло новое, совсем другое чувство, и оно было сильнее этой жалости и сильнее страха.

– Я не буду делать аборт, – твердо произнесла она.

27. 27

Мать уговаривала Олю одуматься, пугала и сама пугалась ещё больше от своих слов. Умоляла, хватая её за руки, сокрушалась, плакала.

– Как ты не понимаешь, ты и себя, и нас с Пашкой под монастырь подведешь… – всхлипывала она, подбирая слезы рукавом. – Коля такого позора не потерпит. Всю душу из нас вытрясет. А потом прогонит прочь. Как жить будем? И где? Чем питаться? О себе не думаешь, ну хоть о Павлике подумай. Ну куда мы с ним пойдем? А, может, Коля и не отдаст мне его… Оставит себе и будем на нем срываться… Ой, беда…

Мать горько разрыдалась.

– Мам, ну не плачь. Ты знаешь что, ты просто ничего отцу не говори.

– Он и сам увидит, говори – не говори. Два-три месяца и живот уже не скроешь.

– А я уеду.

– Куда? Что ты придумала? Пропадешь так же, как Аня.

Препирались они долго, спохватились, когда до рейса осталось меньше часа. Потом галопом мчались к местному умельцу, у которого отец наказал купить для себя какие-то запчасти. Чуть на автобус не опоздали. Заскочили буквально перед самым отправлением.

Все места, кроме одного, в самом хвосте, оказались заняты. Села туда мать, поставив тяжеленную сумку с запчастями на колени. Оля отказалась идти в конец автобуса – там слишком воняло выхлопными газами. Встала рядом с дверями, бессильно повиснув на поручне. Но тут незнакомый парень, рыжеволосый и веснушчатый, подскочил и уступил ей место. В другой раз она бы не стала садиться, но сейчас её так мутило, что ноги еле держали.

Поблагодарив, она села и закрыла глаза – так тошнило меньше. Но всё равно заметила, что парень всю обратную дорогу на неё поглядывал. Но не нагло, а украдкой, когда думал, что она не видит. И поспешно отворачивался, стоило ей открыть глаза. А когда Оля всё-таки поймала его взгляд, паренек смутился, словно его застали за чем-то неприличным, и покраснел так густо, что стало не видно веснушек.

Когда приехали в Кремнегорск, он выскочил первым, помог какой-то бабуле с сумками выйти. Но никуда не пошёл, топтался на месте, будто и не знал, куда идти.

Автобус уже опустел, а он всё торчал на остановке.

Оля с матерью вышли последними. И вдруг этот скромняга обратился к ним. Всё так же краснея и смущаясь, спросил, как добраться до гостиницы. Спрашивал у матери, но тайком косился на Олю, которую качало от усталости и недомогания.

– А вам какая гостиница нужна? – мать поставила сумку с запчастями у ног. – У нас их две. «Металлург» и «Узоры».

– Уз… М-металлург, – неуверенно ответил парень.