– Это только твое предвзятое мнение. Оставь его лучше при себе. И Оля, кстати, очень хорошо учится.

– Это мнение со стороны. Предвзят у нас ты. Ну, Ром, ты же сам читал Чехова. Вспомни Машу Шелестову из «Учителя словесности». Оля – просто её воплощение. Поначалу она будет смотреть тебе в рот, впадать в щенячий восторг от любого знака внимания с твоей стороны, на праздники будет вязать тебе варежки, ну или носки, и вообще будет демонстрировать, какая она хорошая хозяйка. Постарается как можно раньше залететь, потому что такие искренне верят, что ребенок – это гарантия замужества. Хотя с тобой это наверняка так и есть. Потом все её разговоры будут только о кастрюльках, соленьях-вареньях и сериалах на первом канале. Быт сам по себе скучен, но с ней это будет тоскливая, беспросветная трясина. Хотя ты слишком умный, чтобы до этого этапа дотянуть. Только, друг мой, не забывай пользоваться презервативами…

Спорить с матерью бесполезно, лучше не обращать внимания, не слушать, не реагировать, твердил себе Ромка. Она знать не знает Олю, а туда же прёт напролом со своими циничными суждениями…

Он метнул в неё тяжелый, мрачный взгляд и, не говоря ни слова, ушёл в свою комнату. И даже заперся – хотя мать и так не имела привычки к нему соваться.

***

Мать и правда не вмешивалась в их отношения. В гости больше не приглашала и даже не поинтересовалась у него ни разу: «Как там твоя Оля?». Она словно забыла про неё, убежденная, что вскоре Ромка и сам прозреет. А нет – так летом ему всё равно ехать в Москву, поступать, и эта Оля отпадёт сама собой.

Единственный раз за весь учебный год между ними всплыло её имя – когда Оля подарила Ромке на Новый год варежки, которые связала сама из хорошей, темно-серой пряжи.

Мать как-то увидела их у него и сразу спросила насмешливо: «Олина работа?».

Он не ответил, убирая рукавицы в карманы куртки. Но мать многозначительно кивнула, мол, ну вот, я же говорила, скоро пойдут кастрюльки, пеленки и сериалы на первом.

Но даже тогда она лишь насмехалась, неприятно, но безвредно. И в общем-то до мая в их отношения не лезла.

Взрыв случился, когда Ромка заявил, что ни в какую Москву поступать он не поедет, а останется здесь, в Кремнегорске. И учится будет в местном пединституте вместе с Олей, которая поступит через год…

11. 11

Изо дня в день мать неустанно вдалбливала Ромке, какой он, оказывается, беспробудный идиот. Неистовствовала, угрожала, выдвигала ультиматумы, а то, наоборот, пыталась повлиять на него скорбным молчанием. Но вскоре сама же срывалась.

«Из-за какой-то дуры ты гробишь свою жизнь, своё будущее, вообще всё! – негодовала она. – Ты столько лет учился, был лучшим! Столько побед на олимпиадах! И что? Всё это коту под хвост? Таких, как ты, с такой головой… в Москве… за границей… да хоть где… с руками отрывают! Ты можешь учиться в самых лучших вузах, можешь достичь высот, а ты вознамерился похоронить себя в нашем затрапезном педе? Это даже не полноценный вуз, а всего лишь филиал! Кто и чему там тебя научит?».

Иногда, устав от тщетных попыток достучаться до своего ошалевшего от любви сына, она просила по-хорошему. Со слезами в голосе.

«Ромка, ну пойми же ты, господи… перед тобой все дороги открыты, а ты выбрал глухой тупик, трясину… Ты же сам потом жалеть будешь, да будет поздно. Ведь только сейчас, пока молодой, и можно к чему-то стремиться… чего-то достичь в жизни…»

Именно в такие моменты он почти готов был дрогнуть, но тут же вспоминал Олю, её несчастное личико, её глаза, блестящие от подступивших слез, её горячий шепот: «Ромка, я не смогу без тебя. Я умру без тебя…». И тут же, словно спохватываясь, она торопливо говорила: «Нет, ты не слушай меня. Ты делай, как мама велит. Ты должен уехать. Тебе надо учиться». Замолкала, а затем в ней будто что-то надламывалось, и она снова всхлипывала: «Я не смогу без тебя, Ромка…».