Снова она!

— Стальнов! — судя по голосу, Ларка вне себя от злости. — Ты что, решил меня кинуть? Что значит “некогда”?

— Кажется, мы только что это обсудили, — морщусь от ее крика. — Прости, но я очень занят.

— Чем? Что за дела, которые важнее, чем заключение контракта в Лейпциге или встреча со мной?!

— Это тебя не касается.

— Касается, Стальнов, еще и как! Забыл, сколько бабла мой отец вложил в твое дело? Завалишь проект — до конца своих дней не расплатишься!

— Лара, — перебиваю визжащую невесту, — кажется, ты хотела тот гарнитур с черными бриллиантами от Тиффани?

Не люблю, когда мне напоминают, кому и сколько я должен. К тому же Лев Аркадьевич это “бабло” мне не подарил, а вложил в развитие стартапа на весьма выгодных для него условиях. И уже три года получает немалые дивиденты. Пора с ним заканчивать.

Моя фраза сбивает Лариску с мысли. Я даже чувствую, как она делает охотничью стойку на слово “бриллианты”.

— Максик, ты серьезно? — страстно дышит мне в трубку. — Когда?

— А ты где сейчас?

— Собираюсь в салон.

— Отлично. Встретимся завтра в обед. Ничего не планируй.

Отключаю телефон и возвращаю в карман. Если бы не обещание, данное ее отцу, в жизни не женился бы на Лариске. Она как любовница хороша, даже спорить не буду. Но как деловой партнер и жена…

Ларка холодная расчетливая хищница, хоть и выглядит “блондинкой”. И даже в нашем добровольно-принудительном партнерстве ее интересует только прибыль. Пока мы на одной стороне, но кто знает, что будет завтра?

Да, лучше об этом не думать. К тому же, контракт есть контракт. Просто так его не расторгнешь.

— Дым, — подхожу к охраннику, — если будет Лариса Львовна звонить, не отвечай.

Тот понимающе кивает.

Бросаю последний взгляд на дверь палаты, за которой осталась моя головная боль. Семь дней. У меня есть семь дней, чтобы решить, что с ней делать. А пока вернемся к насущным делам.

2. АСЯ

Лежать в больнице, оказывается, самое нудное занятие из всех, что можно представить. Я только и делаю все время, что лежу, смотрю в потолок, борюсь с головокружением и тошнотой и попутно пытаюсь вспомнить о себе хоть что-то.

Лечение, назначенное Петром Алексеевичем, помогает. Головные боли постепенно стихают, с ними уходит шум в ушах и головокружение. Но меня все равно тошнит. По утрам. Врач говорит, это симптомы беременности. Только память не возвращается. Я по-прежнему не помню о себе ничего...

На третий день меня отключают от капельниц. Теперь я могу сама подняться и принять душ, хотя приходится делать это под присмотром сердитой нянечки. Та помогает, но ворчит, что вот таких прытких, как я, дольше всего в больнице и держат. А что делать, если кругом одни больничные стены и телевизор с мелодрамами.

— Лежать тебе надо, девонька! Вон, муж твой такого бугая под дверями оставил, боится, видимо, чтобы с тобой ничего не случилось!

Мне становится любопытно, что там за бугай и от кого меня охраняет? Я ради такого дела даже топаю к двери, хотя покачиваюсь на каждом шагу и цепляюсь за стену.

Но едва открываю ее, как на пороге вырастает двухметровый трехдверный шкаф. Он заполняет весь проем и впивается в меня бесстрастным колючим взглядом.

— Куда? — выдает амбал, осмотрев меня сверху донизу и обратно.

Я невольно пячусь.

— З-здрасте…

Лицо амбала немного смягчается.

— Возвращайся в постель! — говорит он более мирным тоном. — Максим Николаевич приказал присматривать за тобой и никуда не выпускать.

Последние слова заставляют меня насторожиться.

— Как это не выпускать? Из палаты или из больницы?

— Вообще.

— И на каком основании? Он мой муж?

Амбал отводит глаза и сопит.