В случае раздельного проживания супругов молва неизменно возлагает всю вину на женщину. Благодаря своей чистоте и молодости миссис Белл не слишком пострадала от этого предрассудка. Но, по большому счету, жизнь ее была сломана. Тетушку Элен самым жестоким образом унизил и довел до крайности тот мужчина, которому она отдавала любовь и доверие. Он бросил ее – не жену, не вдову, не старую деву – на произвол судьбы, и сейчас она сидела рядом со мной – одна из самых привлекательных и благородных женщин, какие мне встречались.

– Вот что, Сибилла, – встрепенулась она, – у меня созрел план… Хочу верить, ты его примешь. Подойди к зеркалу, чтобы хорошенько себя разглядеть, а потом я отверну его к стене и возьму с тебя обещание не смотреть на свое отражение недели три, а то и четыре. Уж я постараюсь убрать с глаз долой все зеркала, мимо которых ты ходишь, а от других, как хочешь, отворачивайся сама. На означенный срок я возьму тебя в оборот, а ты должна молча следовать моим указаниям. Возражений нет? Ты сама удивишься, какую миловидную крошку я из тебя сделаю.

Естественно, возражений у меня не было. Впиваясь в себя критическим взглядом, я надолго застыла перед зеркалом. В нем отражались руки, красные и загрубелые от тяжелой работы, круглая, опухшая, залитая слезами физиономия и приземистая, полноватая фигура, окутанная волнами густых волос, которые доставали почти до колен. Безобразное зрелище, думала я. Потом тетя Элен, как обещала, перевернула зеркало, а я в отчаянии заметила:

– Если у тебя получится хоть немного уменьшить мое уродство, то считай себя волшебницей.

– Мой рецепт, среди прочего, требует, чтобы ты вообще не задумывалась о себе. Я примусь за тебя завтра с утра. Надеюсь, тебе понравилась твоя комната – я ее обставила так, чтобы тебе было в ней уютно. А сейчас доброй ночи, сладких снов!

Наутро я проснулась в самом лучшем расположении духа и тотчас же выскользнула из постели, любуясь, а вернее сказать, наслаждаясь убранством своей комнаты. В моей убогой комнатенке в Поссумовом Логе не было даже самого необходимого. Мы не могли себе позволить ни таз для умывания, ни кувшин. Герти с мальчишками и я совершали утренний туалет над прохудившимся жестяным подносом, водруженным на табуретку прямо во дворе, за кухонной дверью. В морозную погоду это превращалось в довольно жалкое представление. А в этой комнате имелось все, что мило девичьему сердцу. Прелестная кровать, очаровательные тапочки, празднично-белые китайские циновки, разнообразные мягкие шкуры, брошенные на пол, а в углу – само изящество – шкафчик для парфюмерных принадлежностей и умывальник с необыкновенным выбором мыла; некоторые кусочки источали такой аромат, что их хотелось попробовать на вкус. Развешанные повсюду красивые картины смотрели на изрядных размеров трюмо с одним большим зеркалом и уймой маленьких, ручных; правда, сейчас все зеркала были развернуты к стене. Мой взгляд радовали заколки для волос, причудливой формы гребни, многочисленные ленточки и банты, а также изысканная корзина для рукоделия, но с особой радостью я склонилась над неописуемо прекрасным, компактным письменным столом. Чего там только не было: бумага отменного качества – узорчатая, цветная, разных форматов и контуров, простая и с водяными знаками, ручки, чернила и солидный запас почтовых марок. Мне тут же захотелось написать с десяток писем, и я уже готовилась приступить к делу, когда мое внимание привлекло самое драгоценное для меня сокровище. Это был чудесный книжный шкаф, где красовались сборники всех наших австралийских поэтов, а также штук двадцать–тридцать романов и повестей, которые давно жили у меня в мечтах. Проглотив первые главы четырех произведений прозы, я погрузилась в Гордона: прямо в ночной сорочке, невзирая на холод, уселась на туалетный столик и пришла в чувство лишь со звонком колокольчика к завтраку. В панике я кое-как оделась и примчалась к столу, когда все остальные уже заняли свои места и разворачивали салфетки.