– Что ты там сидишь? – возвращает в реальность голос Давида.

Подняв голову, вижу, что он только вышел из душа. На бёдра намотано полотенце, второе он набросил на шею и уголком вытирает влажные волосы, с которых капает вода, оставляя влажные дорожки на выточенном из камня торсе.

– А где прикажете сидеть? – срывается с языка, который я тут же прикусываю.

– На моём члене, – бросает, прожигая меня недовольном взглядом.

– Спасибо, но я откажусь, – отвечаю и отворачиваюсь от него.

Стоит там весь такой привлекательный, так и манит подойти и пройтись ногтями по кубикам на животе. Нет, ну я точно с ума схожу, разве можно думать о таком после его слов и такого обращения?!

– Ох, и не знаешь, от чего отказываешься, Хрустальная девочка, – театрально вздыхает.

Знаю, к моему сожалению, прекрасно помню каждый миг нашего любовного безумия в постели. Но гордость выше моих желаний, и я не переступлю через себя, чтобы потешить либидо.

Встаю с дивана, решив скрыться за дверьми своей комнаты и не сталкиваться больше с ним. Надеюсь, уйдёт, как и каждый день, и я смогу дышать, не боясь, что он накинется на меня. Или решит развлекать себя тем, что будет издеваться надо мной, обзывать и обижать.

– Знаешь, – хватает меня за локоть, когда я прохожу мимо него, – почему я не трахнул тебя до сих пор? – спрашивает тихо и наклоняется к моему уху. – Чем дольше прелюдия, тем вкуснее оргазм, – хрипло шепчет, обдавая шею горячим ментоловым дыханием.

– Пошёл к чёрту, – выплёвываю и, вырвав свой локоть из его лап, чуть ли не бегом несусь наверх.

Давид

Я уже пожалел, что решил вернуться с ночёвкой домой, но я обязан отрабатывать свою выдержку. Это очень тупо: привезти её из Москвы к себе домой и уехать нахрен жить в приюте, потому что башню сносит от её близости.

Хочется одновременно шею ей свернуть, чтобы жить легче стало, и обнять, запах её вдыхать, губы эти алые целовать до онемения, пройтись ладонями по всем изгибам, прижать к себе так, чтобы дыхание перехватывало.

Сука!

Не этого я ожидал, когда за ней ехал. Какого хрена вообще я всё меньше и меньше её ненавижу? Злюсь на неё пиздец как, но ненависть испаряется, как пыль после дождя.

Задеваю, оскорбляю нарочно, чтобы суке больно было, как мне все эти двенадцать с лишним месяцев. Ненавидел и ждал её каждый день. Ждал, что приедет на свидание, объяснит, скажет, зачем выступила против меня, ведь у самого не было ни малейших причин верить, что она резко встала на сторону врага. Была любовь, мать её! Искренняя, настоящая, как в долбаном кино или книгах, которые она так любит читать. Так почему?

Я столько версий в голове обдумывал – угрожали, пугали, заставили. Но, блядь, раз уж Воронцовы добились своего, упекли меня за решётку без права на освобождение, то уже не было смысла пугать её и дальше. Она могла прийти месяц спустя и сказать всё, как было. Да хотя бы в день моего освобождения прийти, и всё было бы по-другому. Нет, она решила свалить, спрятаться в охраняемом посёлке и бока отращивать.

И насрать мне на самом деле на её бока, мне даже в кайф, что она округлилась, мне просто задеть её побольнее хочется. Знаю, что очень по-детски, прямо тупо выглядит, но физической боли я ей причинить не смогу, не позволю себе так низко пасть. Я и без того падаю с каждым разом, когда бросаю в неё оскорбления, аж язык сохнет при каждом слове. И всё больше бешусь, в том числе и на себя, что все мои планы к херам. Не могу переступить ту черту, за которой захлопнется дверь и назад пути не будет.

Хочу её до боли в паху, но понимаю, что в моём состоянии это будет далеко не нежно и сладко. И поступить, как тот упырь, не могу, прекрасно помню, как её лихорадило от одной только фразы. Не могу, блядь! Хоть и желание больно её ударить есть, однако, сука, причинить любую боль, пусть то моральную или физическую, любимому человеку – пиздец какая отдача тебе прилетает. Волной сносит с ног и самому хреново не меньше.