– Он отправит еще одно, – говорю я.

И я в этом уверена.

Многое изменилось за три года между пятым классом и концом восьмого. Летом перед шестым классом я впервые поцеловался. С тех пор у меня было уже семь подружек. Когда я был в седьмом классе, мама с папой принесли в дом щенка. Я назвал его Рокки, и он стал моим лучшим другом. Я превратился из тощего ученика младших классов в того, кого старшая кузина Наоми называла красавчиком-старшеклассником – как мне казалось. Еще тогда, в пятом классе, я долго и пристально вглядывался в зеркало и пришел к выводу, что Наоми может быть права. Я был тощим и ничего не сделал, чтобы получить тот пресс, которым так гордился. Тем летом папа купил кое-какие спортивные снаряды, установил их в гараже, и мы начали тренироваться вместе.

Но многое осталось прежним. Мы с Беном каждый день ездили в школу на великах, и почти все уроки у нас были общими. Я все еще жил в том же доме, в том же городе. Иногда выходил на улицу, вдыхал соленый запах океана, думал про Наоми и улыбался, зная, что она завидует мне. Мы до сих пор обменивались письмами. Я столько всего мог сказать ей за те три года, что мы общались, и все же в том, что мы писали, не было чего-то существенного.

Вместо этого переписка превратилась в соревнование – кто кого превзойдет. Мы не всегда грубили. Иногда я понимал, что ей становится скучно писать мне, и тогда ее письма оказывались самой неинтересной ерундой, какую я когда-либо читал. Когда она так делала, я всегда отвечал ей в равной степени или – как я надеялся – еще более занудным посланием.

Только мои родители знали, что я все еще пишу Наоми. Мама умилялась, но только потому, что она никогда не читала ни одного письма. Папа же не делился своим мнением на этот счет. Бен спросил про Наоми всего раз: когда мы начали пользоваться домашним адресом, а не школьным. Я пожал плечами и притворился, что не помню, о чем он вообще говорит.

Однажды утром, по дороге в школу, я сунул свежий конверт от Наоми в рюкзак. Это была последняя неделя восьмого класса. За день до этого мама забыла проверить почту, а мне было интересно, не получил ли я письмо, и я залез в почтовый ящик, выходя из дома. Когда я прятал в рюкзак нераспечатанный конверт, подъехал Бен и заметил его.

– Что это? – спросил он.

– Ничего.

Я застегнул рюкзак, закинул его на спину и сел на велик. По пути в школу мы с Беном оба молчали. Казалось, он всегда знал, если я не в настроении болтать. В то утро я был уставшим. Не спал всю ночь, пытаясь перекрыть ругань родителей гремящей в наушниках музыкой. Я умудрился приглушить их голоса, но все еще чувствовал вибрацию от стен, когда они хлопали дверьми, ходя по дому и ругаясь во всех комнатах, кроме моей.

Когда мы были в квартале от школы, я налег на педали, обгоняя Бена. Его велосипед был лучше моего, и он быстро меня догнал. Мы закрепили наши велики у стойки напротив входа в школу и пошли внутрь.

– Это тебе табель пришел? – спросил Бен.

– Что?

– Письмо, которое ты сунул в рюкзак.

Я нахмурился.

– Табели еще не выпускали.

– Тогда что это? Чего это ты скрываешь?

– Я не скрываю. Это просто не твое дело.

– Это от той девчонки, да?

Я повернулся и посмотрел на него.

– Нет. Какой девчонки?

Он закатил глаза.

– От твоей подружки по переписке с уроков миссис Мартин. Ты так и не перестал ей писать, да?