На душе у меня было и радостно, и тревожно одновременно. Что он сейчас мне скажет: вернулся, не вернулся, может пришёл обговорить условия развода, может ещё что-нибудь?

С сильно бьющимся сердцем я подошла к нашей двери и вставила ключ в замочную скважину.

– Ура-а! Папка, ты вернулся! – оттолкнув меня, ворвался в прихожую Егорка и кинулся к Глебу, уже встречавшему нас в проёме комнатной двери, ведшей в большую гостиную.

– Привет, Глебушка! – только и проговорила я, тревожно заглядывая в его большие серые глаза.

– Привет, Егорка, – ответил мой муж и неожиданно опустившись на корточки, обнял нашего сына.

Если бы сейчас в нашей квартире появилась шаровая молния, я была бы менее удивлена, чем то, как сейчас поразил этот его поступок. Он никогда так не обнимал Егорку с момента его рождения! Конечно, брал на руки, чуть приобнимал… Но, чтобы так!

– Что-то случилось, Глебушка?! – не спуская с них глаз, я разделась и, машинально надев тапочки, подошла и, чуть склонившись над ними, заключила их в свои объятия.

– Пойдёмте ужинать, – неожиданно привычно-спокойным голосом произнёс Глеб и, поднявшись с корточек, добавил: – Я уже приготовил нам на ужин куриные крылышки и жареную картошечку.

– Ура-а, как я люблю! – опять радостно завопил Егорка и побежал в ванную мыть руки.

– Глебушка, ты совсем вернулся? – с робкой надеждой спросила я, не сводя глаз со своего красавца-мужа.

Глеб в это время доставал из аэрогриля аппетитно запечённые крылышки, обсыпанные поджаренным кунжутом. Он укладывал их на большое, белое блюдо.

– Давай мы с тобой позже поговорим, – как-то непривычно-будничным тоном произнёс он. – Сейчас поедим, поиграем с Егоркой, уложим его спать, а там и поговорим.

– Хорошо, давай, – согласилась я, понимая, каких это мне будет стоить усилий – выдержать эту неизвестность. – Только скажи мне, пожалуйста, одно – ты теперь будешь здесь жить и ночевать?

– Скорее всего – да, – как-то задумчиво ответил он. В груди меня сжалось от неизвестности.

Весь вечер мы были одной прекрасной семьёй. Егорка впервые в жизни ездил верхом на отце, всё-время обнимал его, просился на коленки. Глеб же сам тоже был похож на расшалившегося мальчишку и валяясь с сыном на пушистом ковре, веселился с ним так, как не делал этого никогда. Я старалась незаметно снимать это на телефон, чтобы потом показать маме и свекрови. Ну, может ещё кому-то из близких. Но главное – я снимала это для себя и для Егорки…

– Время уже половина одиннадцатого, – с сожалением произнесла я, глядя на часы.

– Ого, всё, Егорка, тебе пора спать, – продолжая посмеиваться произнёс Глеб, стаскивая с себя сына. Затем подхватил его под мышку и понёс в ванную. Я ошеломлённо следила за ними, потому что раньше Глеб никогда не мыл Егорку перед сном. Оказывается, он всё это прекрасно умеет делать!

Егор уснул не сразу. Глеб прилёг рядом с ним на его кроватку, подставив под свои длинные ноги табуретку и принялся читать ему книжку про Незнайку. Я в это время убралась на кухне и приняла душ. Сидя за чашкой ромашкового чая в своём любимом махровом халате на кухне, я ждала, когда Егорка уснёт и Глеб придёт ко мне на кухню. Нет ничего хуже неизвестности и ожидания! Именно эти два чувства сейчас боролись между собой у меня в груди. И ромашковый чай никак не помогал.

Вот на пороге кухни почти неслышно появился Глеб.

– Хочешь чаю или кофе? Чайник вскипел только что, – я сделала попытку вскочить со стула, но он махнул рукой:

– Сиди, я сам.

Он тоже заварил себе ромашку и сел, по привычке, напротив меня. Я замерла в ожидании. Он посмотрел на меня своим долгим взглядом. Господи, какие же у него красивые глаза! Такие чувственные губы! Только почему же за весь вечер он меня ни разу даже не обнял?! Больше не любит?! Тогда почему сказал, что останется с нами жить?!