Я же в семье была самой маленькой, все меня так или иначе баловали. Росла я своенравной девчонкой. Однажды родители собрались в гости к родным папаши Ивана Пантелеевича в Усть-Волчиху. А он мне купил новое платье, и мне хотелось поехать с ними, но родители меня оставляли дома, так я побежала за ними.

А когда они начали гнать меня и сказали, что заберут мое красивое платье, я сняла то платье и бросила его в пыль и продолжила бежать за ними. Тогда они смирились с моим капризом.

Такая я и осталась – настойчивая и отчаянная.

Маленькую меня особенно баловал брат, который каждый вечер со мной занимался физкультурой (если это можно назвать так). Изгибал меня всячески, я, лежа, могла загнуть ноги за голову, сделать мостик, стоять на руках, и в школе, когда делали пирамиды, на моем животе стояли другие дети с флажками. Нам ничего не стоило бегать по зимним улицам босиком, и вроде не болели. Характер и у меня, и у брата был настойчивый, всегда добивались своего. Это оказалось в моей жизни нелишним.

В эти же годы или чуть старше я умудрилась сходить в школу с инспекцией успеваемости моей сестры Марии. Зашла в класс, учитель спрашивает: «Что, девочка, тебе? Учиться пришла?»

«Нет, – отвечаю, – я пришла спросить о том, как наша Манька у чится».

Жили не так, как сейчас. Керосин привозили, но не всегда давали всем, только членам потребкооперации понемногу. Чаще мой брат щипал лучину, и в этом свете мама пряла пряжу. Потом уже стали давать электрический свет на 2–3 часа по вечерам. Потом добавили еще час, потом еще час… Затем и радио провели. Вот тут народ воспрянул, даже тот, кто не верил советской власти, убедился, что эта власть – для людей. Но были те, кто по своему характеру или по своему интересу вредили хорошим делам. Репрессированный в те годы – сейчас герой. И он, и его дети получают больше привилегий, чем дети моего брата, погибшего в войну.

А они – дети и внуки тех кулаков и подкулачников, что явно мешали строительству социализма, подъему качества жизни и культуры народа, – прятались от призыва. А ведь и так они получили образование, жили как все, а кое-кто, как началась война, перебегали к немцам, пользуясь прошлым дедов и отцов. Я это доподлинно знаю.

Вот один пример.

В соседях у нас жили Лопины. Отец был председателем коммуны, а потом колхоза «Новый путь», считался партизаном гражданской войны. А моя мама говорила, что он не воевал, а, пользуясь своим положением, растащил добро купца Чернова, который держал большой магазин (здание и сейчас цело), склады кирпичные.

Итак, Лопин был председатель, Чупахин – заместитель, а Кощин, наш зять, счетоводом. Они вели двойную бухгалтерию. Так, они не все трудодни засчитывали при выдаче. Моей сестре Марии, когда она работала в колхозе, учитывали лишь 50 % трудодней. Вот эту тройку и осудили как врагов народа, репрессировали. Мне было тогда лет 14–15, а Зоя Лопина была и осталась мне подружкой.

Зимой я пришла к ней, она сидела на печи, и я залезла туда же. Зоя мне рассказала, что ночью приходили нквдешники, описали все и скоро должны приехать забирать. А в горнице сложены: посуда-хрусталь, синяя посуда (потом узнала, что это «кобальт»), шубы дорогие, шапки, овчинные шубы, большие рулоны ткани и т. д. Приехало много подвод, розвальни, а из завозни стали грузить мешки с мукой и еще с чем-то, не знаю, еще квадратные куски мороженого мяса, сала, пакеты масла и т. д. Вот так они жили, от государства прятали, а люди недополучали по трудодням. А сейчас такие и их дети с пеной у рта кричат о ГУЛАГе.

Да если бы не очистили перед войной страну от этих подонков, мы не только не победили бы, а просто бы перемерли. А страна уже тогда перестала бы быть великой державой, а стала бы, как сейчас – распроданной и расчлененной усилиями бухариных, зиновьевых, предков горбачевых, ельциных, шапошниковых и иже с ними хакамад. Спасибо тов. Сталину!