– Постойте, – нахмурился он, переводя взгляд с меня на Ольшанского. – Я что-то не понимаю. Разве вы не… ну… – он многозначительно покрутил рукой в воздухе.

Ольшанский вздохнул так томно и нежно, что я чуть не поверила, что он и есть… того…

– Разумеется, да. Но, знаете, бывают исключения. Камилла… она – мое исключение.

Я, кажется, перестала дышать. Из такой подставы мне будет сложно выкрутиться.

Жених завис. Ведущая затаила дыхание. Даже операторы как-то насторожились.

– То есть… – Жених наклонился вперед. – Вы хотите сказать, что вы и мальчиками, и с девочками?

Ольшанский сделал паузу. Долгую. За это время я сумела перебрать все ругательства на всех знакомых мне языках, даже на эльфийском.

– Это Камилла открыла мне глаза на то, что традиционные отношения – фарс. Если тебе нравится человек, то не важно какого он пола. Верно, Михаил? – произнес он, подмигнув жениху.

Я чуть не застонала. Жених окончательно утратил связь с реальностью.

– Так, погодите. – Он нервно потер виски. – Я пришел сюда искать невесту, а тут у вас… какие-то странные откровения. Я на такое не подписывался! А если она и меня сделает… того… этого.

– Да ладно вам, – я отмахнулась. – Если сомневаетесь, что я настоящая женщина, можете проверить.

Я перегнулась через стол, чуть стягивая декольте вниз. Жених уже было собрался что-то сказать, но его перебила ведущая.

– Камилла, Артур… Это… просто невероятно. – В ее глазах читалась такая жажда рейтингов, что мне захотелось спрятаться под стол. – Но мы должны идти дальше. Последний вопрос: Камилла, если бы вам пришлось выбирать между нашим замечательным женихом и Артуром, кого бы вы выбрали?

Я открыла рот. Закрыла. Посмотрела на Ольшанского. На Михаила. Даже не знаю, кого выбрать: гея или эксплуататора. Я медленно вдохнула. Выдохнула. И улыбнулась.

– Ну, знаете, – произнесла я. – Это очень сложный выбор…

Зал затаил дыхание. Жених подался вперед. Ольшанский прищурился.

– И я отвечу честно, – продолжила я, но тут раздался детский чих. Один, потом второй и третий. Ведущая забеспокоилась, а жених и вовсе полез под стол искать расчихавшегося ребенка.

Я же достала телефон из сумочки. На экране горела физиономия Васьки. Да, я записала ее чих на телефон и поставила на звонок. Просто дочь очень смешно чихает, и я не удержалась. Надо быть оригинальной, а не ставить мелодию, от которой пол автобуса начинает лезть по карманам. Ну и вот.

– Да, зайка, – сказала я в трубку и услышала громкий рев.

– Не реви! – повторяла я всю дорогу, пока Ольшанский вел меня по коридорам телецентра. А у самой сердце разрывалось, слыша, как Васька надрывается. – Я скоро приеду, и мы все решим.

Трубку в итоге у Васьки отняла школьный психолог, уверив меня, что она под надежной защитой до моего приезда. Уверена я не была, зная своего ребенка. Точнее, в ее целостности я была уверена, а вот целости нервов психолога – не очень. Да, сама разбаловала, сама и плоды пожинаю. Хорошо, что Ольшанский хоть вопросов не стал задавать, услышав Васькин вой, просто взял за руку и вывел из студии. Как понимаю, даже «стоп камера» никто не успел сказать. Или я даже не слышала, сосредоточившись на ребенке.

Машина чудесным образом оказалась стоящей около парадного входа, поэтому мы рванули, на красный, пролетев поворот.

– Я, конечно, тороплюсь. – Очнулась я от резкого толчка. – Но не на тот свет. Мне до дочки доехать надо. Живой, желательно.

– Мы и едем. Я же вижу, что торопимся.

Я замолчала. Действительно, чего это я? Он меня у издательства на две недели взял и не обязан таскаться по каждому крику моего ребенка. Ему-то какое дело? Свои дети миллионерам неинтересны, уж тем более чужие.