Маме тоже не очень нравится такая баня, поэтому иногда мы ходим в душ, это там же, но с другой стороны. В душе никого, кроме меня и мамы, нет. Она мылит мне голову желтым, сладко пахнущим шампунем с нарисованным на бутылочке утенком, а после купания я сижу в коридорчике, жду маму и пью лимонад «Дюшес» или «Крем Сода». «Крем Сода» мне нравится больше.

Прошло несколько дней, и Женя наконец-то достроил свою секретную конструкцию. Это оказались огромные санки, даже сани. Вечером мы с ним пойдем на горку, только не на ту, где мы катались раньше, и где сейчас одни малыши, а на другую, недалеко от нашего дома. Там тоже спуск, он короче, но намного более крутой, чем та, общая горка.

На улице уже стемнело, зимой всегда темнеет очень рано. Дорога, с которой мы будем кататься, засыпана рыхлым снегом, но есть небольшая тропинка, накатанная санками. Кто-то до нас здесь уже катался. Я смотрю вниз и мне немного не по себе, таким крутым кажется этот съезд. Но Женя смеется и говорит, что я трусиха. Он съезжает на своих самодельных санях с горки первым и машет мне снизу, как будто говоря – вот видишь, ничего не случилось!

Когда он взбирается на горку, я уже не так сильно боюсь и готова скатиться, но только вместе с ним. Он садится впереди, я крепко обхватываю его руками, и мы несемся вниз, а в лицо мне летит ветер со снегом, санки мчатся все быстрее и быстрее, полозья свистят, и я еще сильнее вцепляюсь в Женю. Но вот скорость понемногу снижается, и мы плавно тормозим на небольшом, хорошо утоптанном пятачке среди нескольких одноэтажных домов.

Больше мне уже не страшно, и мы гоняем на этих сумасшедших санках при лунном свете под темно-синим звездным небом то вместе, то по очереди, и даже пару раз переворачиваемся, зарывшись на всем ходу в сугроб. Но, вытряхнув снег из рукавов пальто и из-за воротника, снова и снова взбираемся наверх, чтобы в очередной раз ухнуть в эту снежную скорость, вдохнуть всем сердцем этой вечерней морозной сказки, пока не обнаруживаем, что уже восемь вечера и пора домой, а то мама будет волноваться.

V

После каникул Женя вернулся в Ленинград, а наша с мамой жизнь снова сосредоточилась вокруг почтовых ящиков. Письма от Жени приходят веселые, со всякими забавными историями про общежитие и учебу. Когда мама пишет ему ответ, она каждый раз старается вложить в конверт то красненькую десятирублевую бумажку, то даже сиреневые двадцать пять рублей.

Правда, с отцом отношения у мамы совсем испортились. Он снова сильно пьет, а по утрам, когда еще не успел опохмелиться, становится противным, злым и начинает учить меня подметать полы: «С углов, с углов выметай, а то никто замуж не возьмет». Еще он часто повторяет, что я «настырная», я понимаю это, как «упрямая», но в чем мое упрямство – не знаю, я вообще стараюсь с ним не разговаривать.

После очередного скандала мама разделила нашу двухкомнатную квартиру на две части. В ту комнату, где раньше была наша с Женей детская, она перетащила все отцовские вещи, а в большой комнате мы с ней теперь живем. Двери в большую комнату нет, но мама устроила подобие баррикады из шкафа и стола, чтобы отец к нам не лез, и повесила в дверном проеме бело-красное шерстяное одеяло.

Как-то ко мне зашла в гости одноклассница, Ира, она новенькая девочка в нашем классе, и еще ни разу у меня не была. Увидев все эти нагромождения, она удивленно подняла брови: «Это вы так живете?», с ударением на слове «так».

Да, вот так мы живем. Конечно, ей странно, ведь моя мама уважаемая учительница, я хорошо учусь, а живем мы, как бичи. Я заходила к Ирке недавно. У них дома порядок, цветы красивые висят на стенках, даже есть настоящий камин в комнате. Раньше в этой квартире жил Женин тренер по дзюдо. А дом самый обычный, такой же, как наш: деревянный, двухэтажный.