– Вот именно, – с улыбкой произнес Дон.

– Я тоже что-то такое читал. – Марк откинул со лба непослушную прядь волос. – Кажется… Сейчас вспомню… Наверно, в «Таймс»? Он говорил, что пишет книги, но не хочет публиковаться. И пишет для себя. А публиковаться ему уже ни к чему.

Снова повисла тишина. Лицо Дона посерьезнело. Он взглянул на меня и улыбнулся. Я знала, что это совпадает с его собственными взглядами на писательство.

– Писатель – тот, кто пишет, – сказал он, глядя на меня. – Кто встает по утрам и пишет, тот писатель. Не издатель делает тебя писателем. Издательский бизнес – всего лишь бизнес.

– Эй! – раздался голос в прихожей.

Мы обернулись и увидели Ли; она стояла там одна в своем старом халате, атласном, потрепанном, коричнево-голубом. Она по-прежнему была накрашена, но двигалась, точно в замедленной съемке.

– Что тут происходит? – спросила она; язык у нее заплетался.

Она пьяна, подумала я с неожиданной ясностью. Я видела Ли такой много раз, но мне никогда не приходило в голову, что ее состояние может объясняться такой простой причиной. Я думала, она просто устала. Вот я, например, очень устала. И проголодалась. Хотя я выпила всего полкружки пива, а то и меньше, у меня вдруг закружилась голова. Неудержимо захотелось прилечь.

– Я сейчас, – сказала я и осторожно поднялась.

Прошла по коридору мимо комнаты с брошенными скомканными платьями и открыла дверь в ванную, где обнаружила Панкаджа, сидевшего на унитазе.

– Ох, прости! Прости, – воскликнула я.

Панкадж как-то странно на меня посмотрел, безжизненно, и тут я увидела его руку, перехваченную резиновым жгутом, какой используют в больницах, а из сгиба локтя торчала иголка. Его лицо выражало одновременно боль и ее отсутствие.

– О! – снова глупо воскликнула я.

Мы смотрели друг на друга, и пустая отстраненность на лице мужчины сменилась печалью, затем гневом, а потом я ушла, и не на кухню, где за столом сидели Дон, Ли и остальные, а в комнату Дона. Там я тяжело опустилась на его кровать, точнее, футон без каркаса, легла и уставилась в потолок.

Когда Дон зашел посмотреть, как я, я повернулась к нему лицом:

– Ладно, – проговорила я, – давай переедем.

На следующее утро ближе к полудню я тихонько постучалась в открытую дверь кабинета начальницы и протянула допечатанные письма. С утра она снова прошла мимо меня, не поздоровавшись, и даже ничего не сказала про письма, что я отдала ей накануне. Они лежали на ее столе аккуратной стопочкой и ждали ее подписи.

– Присядь, – велела она.

Я села. Она достала из ящика стола пачку сигарет и принялась медленно снимать целлофан.

– Знаешь, некоторые, – начальница бросила на меня многозначительный взгляд, словно я была в числе этих «некоторых», – устраиваются на эту работу, надеясь когда-нибудь встретиться с Джерри. Или даже, – она улыбнулась, – подружиться с ним. Они думают, он каждый день сюда звонит. – Начальница внимательно смотрела на меня поверх очков. – Но он не позвонит, не надейся. А если позвонит, Пэм переведет звонок на меня. Если же меня не окажется на месте и случайно звонок переведут на тебя, не разговаривай с ним. Он звонит не для того, чтобы с тобой поболтать. Ясно?

Я кивнула.

– Не хочу, чтобы ты воображала, будто каждый день станешь разговаривать с Джерри или, чего доброго, – она рассмеялась, – пойдешь с ним на обед или что-то в этом роде. Некоторые ассистентки даже придумывали поводы, чтобы ему позвонить, естественно, ничего не сказав об этом мне. Этого нельзя делать ни в коем случае. Наша работа – не беспокоить его. Мы заботимся о его делах, чтобы ему не приходилось делать это самостоятельно. Ясно?