— Это что такое? Я же сказал, чтобы ты... — прорычал отец, сжав в злобе челюсть. — Ты не слышишь меня, думаешь, я говорю просто так? Ты разочаровываешь меня, Герман... все время, блядь, одно и тоже, — его голос гремит в открытом пространстве, и я начинаю дрожать, все мое тело реагирует страхом на его присутствие.

Закрыв глаза, я пытаюсь успокоить себя, но паника поднимается и поднимается, как вода, переполняющая сосуд.

Сквозь туман я чувствую, как Герман напрягся от слов отца, его рука сжимает мою, вначале сильно, а потом легче, как будто он пытается контролировать свой гнев.

— Ксения... такое красивое имя, для такой же красивой девушки...

Слова пронзают меня насквозь, и я падаю духом от этого ощущения, свою свободную руку я прижимаю к груди. Такое ощущение, что-то внутри ломается, снова и снова.

— Все не так. Я не... мы не трахаемся, — шипит Герман, а я чувствую гнев, что переполняет его.

Слезы застилают мне глаза, и я знаю, что Герман понятия не имеет, что происходит, но я хочу, чтобы он знал, я так хочу, чтобы он знал.

— С ней все в порядке? — спрашивает Виктор Павлович, и я чувствую, как Герман поворачивается, тепло его тела обдает меня.

— Черт... — ругается он себе под нос, прежде чем полностью повернуться ко мне. Я открываю глаза, но не вижу его... я вижу образы из прошлого и вспоминаю пронзающую боль.

— Ксюша... — шепчет Герман, прижимаясь рукой к моей щеке.

Я заставляю себя дышать, медленно вдыхаю и выдыхаю, вдыхаю и выдыхаю и смутно слышу шаги, отдающиеся эхом от пола, которые говорят мне, что кто-то уходит или, что еще хуже, идет ко мне.

— Я с самого начала знал, что это была плохая идея...

Голос Виктора Павловича обрушивается на меня, и я впиваюсь зубами в нижнюю губу, чтобы подавить крик, грозящий вырваться откуда-то из глубины. Раньше у меня не хватало сил кричать. Я была слабой, такой слабой. Зажмурив глаза, я умоляю, чтобы этот момент закончился, чтобы боль, живущая в моей груди, ушла.

— Не бойся, я рядом.

Мягкий голос Германа обволакивает меня, а затем я чувствую, как он притягивает меня к своей груди. Он держит меня, защищает меня. Происходит странная вещь... боль, она исчезает, как будто ее и не было.

Давление в груди ослабевает, и я снова могу дышать. Прижав ухо к его груди, я слушаю ровное биение его сердца и позволяю ему вернуть меня в настоящее. Когда паника уходит из моего тела, я чувствую покой и отстраняюсь, мои щеки залиты слезами и красны от смущения.

Стыд обдает меня, за ним следует огромная доза вины.

Герман ничего мне не должен, он не несет ответственности за мои чувства и у меня складывается впечатление, что я использую его, позволяя нести бремя моей боли, но я не могу продолжать это делать. Я должна научиться справляться с этим сама, даже если я не хочу, даже если мне кажется, что я не выдержу.

Сделав шаг назад, а затем еще один, я говорю себе, что так будет правильно. Я прошла долгий путь самостоятельно, не нуждаясь в таком человеке, как Герман, и я продолжу дальше. Он не всегда будет здесь, он не всегда сможет оберегать меня.

Я должна быть сама по себе.

— Мне очень жаль, но так не может продолжаться, — шепчу я, чувствуя, что мое сердце разрывается.

Почему оно так себя ведет? Оно не должно так себя вести.

Выразительные брови Германа нахмуриваются, от выражения его лица становится трудно дышать. Это нечто среднее между отчаянием, растерянностью и гневом.

— Что ты имеешь в виду? Все же хорошо. Я не сделал тебе ничего плохого, и я обещал, что не позволю никому другому.

Я качаю головой, мои белокурые локоны падают мне на лицо при этом движении. Он не понимает, конечно он не понимает.