– Очень старый дом?.. – Василий спешил, избегая столкновений с прохожими.
– Очень. Старее, чем сама бумага… – Любовь же за ним спешила. (Как человек, не чувство, безответное…)
Василий встал. Застыл. Словно пропустив удар, искал не себя в нокдауне, а понимание того, что ей о нем известно. Об отношении его к бумаге. О тонких связях проданной души его и «матричной основы» самого бумажного продукта. Об этом знать не мог никто. Кроме Грюмо и… Веры.
– Откуда ты?.. – Он не договорил, взглянув в глаза напротив, и ощутил, что «окунул» ее вместе с собой в запах азиатской кухни рядом расположенного ресторана. Он, стоя, едва не на себе ощущал процесс термической обработки продуктов на разогретых плитах…
– Не знаю ничего… – Любовь откровенно смотрела в его глаза. – Случайно… в аэропорту услышала диалог двух клерков. О меценатстве, о спасении ненужном, о бессмысленной борьбе за вымирающий продукт, практически о сумасшествии еще вполне молодого ретрограда…
Василий вздохнул, наморщив нос, противясь запахам, идущим с кухни ресторана.
– Продолжай! – Он в сторону ее отвел, придерживая за руку.
– Нашла предмет их обсуждений в Сети, это мне показалось любопытным… На фото пятилетней давности тебя едва узнала…
– И?..
– Сделала снимок твой, – она виновато закусила нижнюю губу, – там, в галерее, недели две назад, сам посмотри…
Она в несколько движений листнула снимки на экране фотоаппарата, приблизив к его лицу кадр в зале со знакомой скамейкой напротив творения Леонардо.
Василий нервно улыбнулся, при этом «смяв» морщинами лицо.
– Но здесь ведь нет никого…
– В том-то и дело… – Девушка убрала камеру от его лица. – Никого. Но в тот момент там находился ты, поверь мне… А это… – она достала из сумки почтальона несколько бумажных фото, – секундой позже тот же ракурс, но сделанный на старый пленочный фотоаппарат.
На черно-белом фото Василий завороженно смотрит куда-то вправо от сделавшего снимок.
– Ты за мной следила?!
– Если честно, да. – Любовь взяла его за обе руки, глядя по-собачьи преданно в глаза, – и, как мне показалось, преуспела в этом не одна.
– Кто еще?!
– Странный… очень элегантно одетый человек, строгий, деловой и в тот же момент сильный, волевой… – Любовь отвела глаза от Василия и посмотрела куда-то вдаль. – Похож на призрака, но во плоти – живой…
– Как ты определила?
– Он меня коснулся случайно, мимо проходя… – Она смочила влагой глаза, словно вернулась из скорбных воспоминаний. – Хотя, наверное, так смерть касается, приходя за бренным телом…
В глазах Василия застыл немой вопрос.
– …Когда я маленькой бежала за отцом и матерью в панической толпе… в момент трагедии в метро, – Любовь вытерла слезу, уводя Василия к уличному кафе, – такое же касание я ощутила от человека, оттолкнувшего меня в сторону от эскалатора. Я помню его взгляд, запах, шероховатость руки, горячей кожи… ее отпечаток красный ожогом с моей шеи и лица еще долго не сходил…
– Он что-то говорил?
– Просто сказал: «Еще не время, отойди!» – Любовь, бросая сумку на стол, разместилась за ним же, ища глазами официанта. – Он всех тогда забрал, когда лестничную ленту несчастный случай оборвал. Передо мной до сих пор матери лицо и ее ко мне протянутые руки, корящий взгляд отца… молящий – остаться жить.
Василий взглянул на зажигалку с сигаретой в ее дрожащей от волнения руке.
– Я знаю, что ты борец с этой пагубной привычкой, но… – ее упругая грудь приподнялась в жадной затяжке сигаретой, – прости, для меня это единственная отдушина…
Василий промолчал, отодвигаясь чуть, ему было ненавистно не само курение и курильщики. Он огня боялся приближения, помня, как болезненно восстановление после сожжения тела своего… Он не раз испытал и то, и другое. Сказать больше: он не был ярым противником курения потому, что бумажная часть сигареты сгорала, как и впоследствии выкинутая и отсортированная в переработке упаковка – пачка из-под сигарет. Он радел только за ту бумагу, которая помогала людям или сохранялась хотя бы на относительно долгий срок времени, являясь незаменимой для них полезностью.