Тим без особых оснований решил, что речь идет о нем лично, поджал губы, испытав бунтарские чувства против услышанного, пускай все еще не мог вникнуть в суть сказанного, и от этого казался себе умственно неполноценным, что лишь усиливало его неприязнь к человеку, заставившему его так о себе думать. Внутри неприятно кольнуло. Желание крикнуть «Да кто ты такой?!» возникло само по себе. Но Тим побоялся. Ему не нравился этот разговор. Еще меньше ему нравился собеседник, которого он не мог не слушать вопреки своим желаниям.

– Хочешь сказать, что никто из вас не думает о себе? – съязвил псионик.

– Люди не могут не думать о себе. Но не путай понятия. Можно думать только о себе, а можно думать о себе и других. Наша задача, – продолжал Рой, – помогать людям города. Мы пытаемся делать для них что-то хорошее. Помочь тем, кто в тяжелой ситуации. Защитить тех, кому нужна защита. Мы учимся видеть их беду во всех смыслах. Даем немного света в этот непроглядный мрак. Хотелось бы делать больше. Однажды мы сделаем больше. Вытащим этот город в свой срок. Так будет лучше и для нас, и для города. Мы все – части одного города.

Тим попытался подковырнуть новым вопросом:

– Зачем вы все это делаете? Не проще ли жить, как хочется, и больше не думать о городе? Для чего это вот все? Смысл?

– Все для того, чтобы мир после нас остался лучше, чем при нашей жизни, – Рой продолжал говорить тихо, заставляя Тима напрячь все внимание, чтобы ловить в ночной тишине каждое его слово. – И чтобы городу было, куда идти. Чтобы было куда идти молодому поколению вроде тебя и тех, кто только появился на свет. Мы не бежим трусливо с поля боя, даже если все кажется безнадежным. Да, пускай наше положение считают безнадежным. Мы все равно будем искать возможность выбраться со дна.

У Тима побежали мурашки, а в глубине души вдруг зародилось тихое благоговение. Это ему не понравилось, захотелось сопротивляться, дабы восстановить себя в своих глазах.

– Никто не оценит, – пробурчал он.

– Почему же? – Рой беззлобно и даже снисходительно усмехнулся и щелкнул зажигалкой. – Говоришь, хотя не знаешь. И говоришь, потому что сам не оценил. Хотя это знак – нам следует делать больше.

Тим едва сдержался, чтобы не фыркнуть, и глянул на него исподлобья. Разговор раздражал своей неясной траекторией. Раздражал и тем, что в нем не возникало сопротивления со стороны, и это обезоруживало стремительнее, чем если б оно было. Любая попытка начать спор, уличить, опровергнуть кончалась полным крахом. Вместо ожидаемой агрессии собеседник отвечал спокойствием с примесью принятия, и Тим не мог понять, нравится ему это или нет. И пока он боролся с собой, Рой с каким-то совсем безмятежным видом рассматривал огонек зажигалки.

«Город они спасают, – недовольно думал Тим, поглядев на вожака исподлобья. – Детский сад. Никого они за пять лет не спасли».

– Ты без энтузиазма говоришь о главной вашей задаче, – заметил он.

– Так не в задаче дело. Не совсем в ней. Город под властью «Волков». Каждый месяц к их банде прибегает все больше людей. Сложная история. Люди не хотят почему-то бороться с ними и решают стать их частью, потому что идти больше некуда. И начинают обдирать своих бывших товарищей за волчьи привилегии, – он замолчал вдруг, поднеся к губам сигарету, но внезапно замер и с невыразимой тоской взглянул на город. – Люди хотят свободу, но не знают, где ее искать. Они идут в ловушку, даже не подозревая о ней.

– Хочешь сказать, что город в вас не нуждается? – Тим спрашивал это очень осторожно, ожидая в ответ чего угодно.

– «Волки» в нас не нуждаются, а город стал их территорией. Мы действуем при первой возможности что-то изменить, хоть их мало – возможностей этих. Отзываемся на нужды людей. Пытаемся пока что потеснить «Волков» мирно. Иногда только приходится отбирать у них воду. Вряд ли это все надолго, – его голос вмиг превратился в тихий звериный рык и тут же снова стал спокойным, – Нас зажимают в угол. И как зажмут – нам ничего больше не останется. Мы живем под прицелом, Тим. Это не шутка. Будто на цепь посадили, и мы сидим в ожидании расстрела.