– Для меня большая честь быть полезным вам. Вы же знаете, дядя Хорен, как я вас люблю и уважаю. По сравнению с тем, что вы сделали для меня, забота о Сандрике – это капля в море.

– …

– Будьте здоровы и счастливы! Да не обойдет милость Божья вас стороной. Рад, что у вас мир да лад. О Сандрике не беспокойтесь, он в надежных руках.

– Дай поговорить, – попросил я Панова, протягивая руку за телефоном. Он не обратил на это внимания и продолжал разговор.

– Всего вам хорошего, дядя Хорен. Вчера я молился у иконы Казанской Божьей матери, умоляя хранить ваш покой. Вот слышу ваш голос и убеждаюсь – Бог и справедливость еще существуют в этом мире.

– …

– До свидания, дядя Хорен. Живите и здравствуйте. Здоровья и покоя вам! Счастливо!

Всю ночь я не мог уснуть. Думал о том, где находился, у кого, почему и каким образом. Нервы никуда уже не годились. Был зол на себя и на весь мир. Ведь в том, что я оказался у Андрея Панова, была и моя «заслуга».

В этой жизни мне пришлось столкнуться с кучей разного рода аферистов и фарисеев, но неслыханная наглость, бесстыдство и лицемерие Панова вогнали меня в оторопь. Уснуть удалось лишь к рассвету.

* * *

Два дня ушли на привыкание к новой среде, к ору Панова в адрес обслуживающего персонала, на упражнения по отжиманию с пола, купание, прогулки по двору, знакомство с азиатской овчаркой Ханом и собирание красной смородины в саду. На третий день я вызвал такси и отправился осматривать центр Москвы.

Водитель оказался грузином. Я так обрадовался, словно после пятнадцатилетнего пребывания на необитаемом острове заметил корабль в море.

– Ва, ты грузин?

– Нет, лезгин, – отшутился, как уж мог, таксист. Почему у всех таксистов одинаково плоский и узнаваемый стереотип поведения?

– Откуда будешь? Батумский? – спросил он, приподняв бровь.

– Нет, тбилисец.

– Меня зовут Валодиа13. А тебя?

– Джумбер, – отреагировал я с подходящей к ситуации долей юмора14. Хотя, если подумать, называть настоящее имя действительно не стоило. И поскольку Ладо всерьез принял мое «джумберство», я стал давить на его первое показание.

– Откуда сам будешь?

– По происхождению я сван, родился в Лечхуми, окончил школу в Хуло и вырос в Карели. Мама из Хашури, а вуз закончил в Батуми.

– А абитуриентом где был? – спросил я его с таким серьезным лицом, что он всерьез задумался, и, прежде чем он ответил, я стал хохотать, и так заразительно, что он не удержался и поневоле улыбнулся.

– Куда едешь?

Его поразительный выговор подтверждал факт скитаний по разным уголкам страны. Говорил он с таким диким акцентом, что и вправду хрен его знает, какого он мог быть роду-племени. Судьба свела меня с человеком весьма сомнительных, неясных корней. Смешение сванского, лечхумского, аджарского, картлийского диалектов производило весьма странный эффект.

– Куда же ты едешь?

– Черт, забыл название того места. Погоди, в телефоне записано, – сказал я, включая мобильник.

– Ну-ка покажи.

– Вот, – я пальцами увеличил экран и сунул мобильник ему под нос.

– Ясно. Патриаршие пруды! – воскликнул он с невообразимым акцентом и нажал на газ.

В Москву мы ворвались по широченному и красивому проспекту Кутузова. Мои сверстники, кто не раз бывал в российской столице летом, рассказывали, что в это время Москва задыхается от выхлопных газов, лица людей серы от нехватки воздуха, а водители, раздраженные огромными пробками, выскакивают из автомобилей и выясняют отношения, не гнушаясь рукоприкладством. Увиденное здесь, однако, больше соответствовало тому, что рассказывал мой отец. Летом московские сады и бульвары покрываются зеленью, а здания в виде красиво выпеченных тортов типа «Сталинский» можно считать визитной карточкой города. Станции метро, богато, красиво оформленные, не уступают вестибюлям европейских театров.