В ночь на 9 мая Андрей Вышинский – человек, который был обвинителем на процессах 1938 года, а теперь занимавший пост первого заместителя наркома иностранных дел, вызвал Гавриловича в Наркоминдел.

Он почти рыдал, ему ненавистно было произносить эти слова, но советское правительство вынуждено разорвать дипломатические отношения с Югославией – государством, с которым всего месяц назад был подписан пакт о дружбе. Вышинский заверил, что всем югославским дипломатам будут обеспечены максимальные удобства, и они смогут остаться в России как частные лица, если пожелают, но официальные отношения должны быть прекращены. Ничего не ответив, Гаврилович покинул здание Наркоминдела. В тот вечер он не проронил ни слова.

На следующее утро Ивар Лунде, секретарь норвежской миссии, вскрыл конверт похожий на те, в которых обычно приходили счета за аренду от Бюробин – управления по обслуживанию иностранцев, – и обнаружил в нём краткую записку. В ней сообщалось, что советское правительство, ввиду того что Норвегия более не существует как суверенное государство, прекращает отношения.

Я узнал об этом от Лунде и позвонил в бельгийскую и югославскую миссии – поскольку они находились в таком же положении, – чтобы выяснить, получали ли они аналогичные ноты. Бельгийский министр ответил, что нет, но через несколько минут перезвонил, сообщив, что только что обнаружил подобную ноту у себя на столе. Югославский секретарь Милетич ничего об этом не знал. Однако спустя несколько часов Гаврилович собрал своих сотрудников и заявил:

– Господа, мы покидаем Москву.

Было интересно отметить два обстоятельства: во-первых, Россия проявила к Югославии особую деликатность, разорвав отношения не письменно, а лишь устно, в отличие от Норвегии и Бельгии. Во-вторых, Гаврилович не выразил никакого протеста против этого шага. Его точка зрения, впоследствии подтверждённая фактами, заключалась в том, что пока Россия может оставаться в стороне от войны – даже если это означает временные трудности для его страны, – и продолжать наращивать силу, это идёт на пользу Союзникам.

Еще одним интересным моментом было то, что это действие предприняли без какого-либо давления со стороны Германии.

Когда я позвонил в немецкое и итальянское посольства, чтобы узнать их реакцию (предполагая, что они в курсе событий и, возможно, даже инициировали их), ни те, ни другие не знали о произошедшем и были поражены новостью. Это была добровольная уступка.

Гаврилович и его сотрудники уехали поездом утром 3 июня в Анкару. Бельгийская миссия отправилась в тот же день на транссибирском экспрессе в США. А когда греческий посланник Демантопулос вернулся в свое представительство после проводов бельгийцев, он тоже обнаружил на столе небольшую записку – к тому времени оккупация его страны Германией была завершена.

«Вы понимаете, что это значит?» – сказал мне греческий министр; – «мир на востоке». И дипломатический корпус в Москве убедился, что Советский Союз вновь твёрдо встал на путь умиротворения. Грандиозную операцию, подобную вторжению в Россию, невозможно сохранить в тайне: уже одни только передвижения немецких войск ясно указывали на грядущее.

Но пока слухи о предстоящей битве разлетались по всему миру, русские отказывались верить в это – да и дипломаты тоже не могли поверить.

В этот период Сталин сменил Молотова на посту председателя Совета народных комиссаров (то есть главы правительства), и было очевидно, что лишь исключительные обстоятельства могли к этому привести.

Советская система всегда была двойственной: в принципе – совместное управление Советского правительства и Коммунистической партии, хотя на практике, конечно, партия доминировала. Однако указы, обращения и приветствия подписывались Молотовым как главой правительства и Сталиным как генеральным секретарём партии. Теперь же пирамида диктатуры обрела завершённость: Сталин открыто взял на себя всю полноту ответственности. Что же за чрезвычайная ситуация заставила его выйти из тени партийных кабинетов в открытое пространство правительственного зала? Среди дипломатов преобладало мнение, что это был не «кабинет войны» (cabinet de guerre), а «кабинет пакта четырёх» – имея в виду соглашение с Германией, Италией и Японией.