Марк вошёл в здание так же, как и вчера, как и сотни раз до этого – с мягкой полуулыбкой и в идеально сидящем пиджаке, держа под мышкой ноутбук и папку с распечатками. Его приветствовали кивками, короткими «Доброе утро», беглыми взглядами – и в этом почти нейтральном внимании чувствовалось профессиональное уважение. Без фамильярности, но с тем невидимым знаком, который получают те, кто «в игре».

Когда его официально представили как нового главного редактора Vellum, ощущение нереальности не отпускало. Всё это происходило с ним. С тем самым юнцом из стажёров, который когда-то таскал кофе и редактировал бьюти-колонки в три часа ночи. Теперь он стоял у руля. И именно Лора Эймс, представитель совета инвесторов, произнесла его имя. О ней в редакции говорили вполголоса – женщина с репутацией легенды, с ястребиным взглядом, маникюром цвета бордо и присутствием, которое ощущалось, даже когда её не было. За ней тянулся ледяной след, но Марк запомнил один особенный момент – когда она посмотрела на него через стекло, долго, оценивающе… и почти одобрительно.

– Мы делаем ставку на тебя, Марк, – сказала она в тот день тихо, без улыбки. – Удиви нас.

И он вышел из её кабинета, как будто из другой реальности – с ощущением лёгкой эйфории, с внутренним дрожащим: я справлюсь… или нет?

Теперь, поднявшись на этаж выше – и в буквальном, и в иерархическом смысле – он чувствовал, как изменилось всё. Его взгляд. Его походка. Взгляды коллег.

– Поздравляю, шеф, – усмехнулся Луис из отдела визуала. – Теперь ты не просто нервный перфекционист. Ты – главный нервный перфекционист.

С новой должностью пришло новое давление. Кофе на столе стал крепче, почта – срочнее, а в голове поселился постоянный шум ответственности. Но Vellum был не просто работой. Это был его мир. Мир, который он помогал создавать – с первых строк, первых правок, первых провалов.

Первым большим вызовом стал не просто номер, а спецвыпуск. Noir Renaissance – дань тьме, грани, декадансу и красоте, что прячется в трещинах. Коллекционное издание: редкие интервью, съёмки на грани арта и тьмы, философские эссе. Это должен был быть не журнал, а ритуал. И он должен был задать тон.

Он вошёл в конференц-зал с чашкой давно остывшего чая и папкой с черновыми разметками. За стеклянными стенами собрались почти все ключевые фигуры редакции – ядро, сердце, безумие Vellum.

– О, а вот и наша акула медиа, – скривилась Лина, арт-директор. Её розовые волосы, пирсинг и маниакальная преданность эстетике были хорошо знакомы всем. – Давай, Вернер, удиви нас. Или хотя бы не облажайся.

Она обожала называть свои проекты «вырезками из снов» и не терпела банальности.

– Нам нужно имя, – начал Марк, раскладывая на столе скетчи. – Не просто модное. Мы ищем кого-то, кто умеет говорить о мраке как об искусстве. Чтобы его слова резонировали. Чтобы взгляд цеплял.

– Кейн Шарроу, – отозвался Джо, старший редактор, бледный и вечно в пепельных рубашках. – Только что вернулся из Норвегии. Снял короткометражку о богах в изгнании. Интервью не даёт. Но пишет… будто слова – это плоть, которую он режет заново.

– Если достанем его, – кивнула Лина, – я соберу вокруг него визуал. Чёрно-белое. Зерно. Почти документалка. Только тьма и бездна.

– Я договорюсь с типографией, – сказала Эмбер, продюсер номера. – Бумага с серебряным отблеском. Чтобы текст сверкал. Это будет не журнал, это будет заклинание.

Марк смотрел на них, чувствуя, как внутри поднимается то самое чувство – та самая смесь риска, азарта и вдохновения, ради которой он вообще всё это затеял. Они были безумными. Блестящими. Непростыми. Но это была