– Ты был прав, старина! Сия благословенная таверна приятна, как оазис в пустыне для утомленного воина.

Краснея, как юная девушка, Франсуаза предлагала:

– Не откажите попробовать бараний бочок, ваша милость, с подливой, нарочно для вас приготовленной из сливок с имбирем и корицей… А вот яблочный сидр, ваша милость!.. Эти пирожки на гусином жиру с потрохами многим приходятся по вкусу…

– Эти пирожки особенно удаются матушке Франсуазе, – захлебывался от восторга Микэль. – А сидр слаще и крепче иного вина!

Привыкший к скудной пище в своем обедневшем гронингенском замке, ван Гааль скоро отстал от Микэля, приученного уже к разносолам Франсуазы. Медленно смакуя золотистый сидр, старый рыцарь осматривал посетителей.

За отдельными столами, вокруг букетов сирени, сидели люди степенные: местные мастера-ткачи и приезжие купцы. Микэль знал их почти всех наперечет.

– Видите, ваша милость, вон тот худощавый, с унылым лицом… Это ткач, хороший мастер. И вот поди же, скоро по миру, говорят, пойдет… Семья большая, в несколько рук раньше работали… За долги будто бы все у него ушло.

Из соседней комнаты попроще, где собрались молодые подмастерья, студенты и проезжие моряки, донеслись взрывы хохота и шуточная песенка под аккомпанемент флейты:

Худощавый ткач с унылым лицом раздраженно отозвался на песню:

– Поют, хохочут, празднуют… А скоро настанет время, когда, может, не так вспомянут и императора!

Ван Галль стал прислушиваться.

– А что император? – возразил человек с густыми бровями и острым, похожим на клюв носом, в строгом темном платье.

– А это, ваша милость, – ввернул Микэль, – богатейший купец и промышленник из Антверпена. Вы не смотрите, что он такой тихий, – говорят, тысячами ворочает…

Антверпенец говорил сухо и размеренно:

– Император жил под барабанный бой и пушечную стрельбу. А умер под чтение монастырских молитв. Никто и не заметил.

– Как он умер, правда, не заметили, – отозвался из-за соседнего стола суконщик из Лейдена, – а вот как станем сами жить, скоро заметим. Мир покажется, пожалуй, не слаще войны.

– Вы уж скажете! – присоединился к разговору торговец рыбой из Амстердама. – Перво-наперво нас освободят от дармоедов и грабителей – наемных солдат…

– Освободят ли? – вспыхнул суконщик. – Освободят ли, говорю!

– Вы что-нибудь знаете, ваша милость? – забеспокоился рыбник.

– Ничего я толком не знаю, а чую. Везде толкаюсь. Изъездил полсвета, кое-чему научился. Главное, научился не верить обещаниям.

– А разве нам что-нибудь обещали? – обернулся к нему коренастый и краснощекий, весь в веснушках сырник-голландец. – О войсках до сих пор и разговору не было. Это мы сами решили: нет войны, не нужны, значит, королю и солдаты.

– Вот то-то и оно! – Суконщик залпом, как воду, выпил стакан вина. – А потом еще… Не всем это, может, интересно. А их милость, – он указал на замолчавшего антверпенца, – небось лучше меня знает про теперешние цены на испанскую шерсть…

Все подвинулись ближе.

– На нее наложили такую пошлину – не знаешь, как и подступиться. С Новой Испанией, за океаном, тоже дела плохи. Мы, нидерландцы, не смеем туда и носа показывать, не то что торговлю вести. Даже в торговле с Англией стали нам преграды чинить. С Ан-гли-ей, поймите! – Он весь побагровел от возмущения. – С Англией, с которой нам надо жить в добром согласии, раз она нас шерстью и оловом питает, хотят нас поссорить!..

– Боятся, – усмехаясь, заметил антверпенец, – что оттуда в товарных тюках «протестантскую заразу» к нам завезут.

– И Англия в отместку начала топить наши суда. А о Дании, Швеции, Ливонии и Пруссии больше думать не смей из-за их Лютера… Покойный император хоть и гнул нас в бараний рог, но все же понимал…