А Агата легла на лавку, да укрылась одеялом тонким да старым, что старуха ей с печки сбросила.

Тихо в избе на костях. Молчит дом, молчит лес кругом. И даже мыши под потолком не бегают. Не шумит ветер в дымоходе, не шелестят деревья за окном, да насекомые ночные не стрекочут. Даже птиц и тех больше неслышно.

Глава 14. Ночной гость 

 Закрыла Агата глаза, да неудобно лежать. Повернулась она на лавке, а старуха тут как тут – зашипела на нее кошкой злой, что нечего вошкаться, да сон прочь гнать. Замерла Агата, в тишину вслушиваясь. И вдруг услышала как скрипят старые половицы, да как ветви деревьев по крыше застучали, будто кто скребется. А за окном ветер застонал, и песнь свою грустную принёс, словно убаюкивая. И такая тяжесть навалилась, что и глаз не открыть. Казалось, что и заснуть в чужой избе да после всего не получится. А только голова подушки заново коснулась, так и сон сморил. Да не просто. А навалился тяжелой периной, укутал жаркими да крепкими объятиями, что и не вдохнешь лишний раз. И так ей душно и плохо, что и в ночь бы вышла спать! Да только ж разве прогонишь незваный сон? Выберешься из его плена цепкого да тяжелого? Видно,  колдунья  старая  ворожбу какую наложила.

И тут, словно где колокольчики серебром зазвенели. И тонкий лучик света показался. Прислушались Агата: не причудилось ли, не померещилось ли? И снова будто кто струны гуслей тронул.

Знать не померещилось. И сон будто отступил, пожалел он невольницу глупую, да дал ей от него очнуться.

Открыла Агата глаза, стряхнула остатки сна, и увидела, что вся изба будто тонкой серебряной нитью украшена. И много нитей этих. Свисают они со стен, сплетаются в узор причудливый. Да те, что друг друга касаются, звенят. Вот откуда перезвон ей слышался!

Потянулась она рукой да коснулось одной нити. Задрожала та да в ладонь ее послушно легла. А потом, будто живая была, выскользнула да в воздухе повисла. Вот так чудо!

И тут в углу зашевелились пауки, девушкой разбуженные. Завозились они, и нити вслед за ними натянулись, да легонько звенеть начали. И присмотревшись, поняла Агата, что нити эти паутина и есть. А луна паутину ту подсветила – вот и вышло что будто волшба в избе была. А разберись, и оказалось, что это всего лишь игра ночи с ней.

Яговна часто говорила, что ночь та ещё затейница. День суров да сердит. Ему ведь дела делать, да за порядком следить, чтобы все в жизни людской по порядку да по закону шло. А вот ночь – ей все веселье да забавы! Любит она пошутить: возьмет да дерево трухлявое за корову или за человека  выдаст. А идущий и поверит, да здороваться со встречным начнет. А ночь и радуется, смеется. Обманула! Или кому дорогу перепутает, да не туда заведет и тоже веселится. А потому ночью и дел никаких добрые люди не совершают. Потому как добрые дела – они для дня.

Вспомнила Агата про Яговну родную, и слезы на лице появились. И не хотела она плакать, да разве удержишь их, если душа плачет?

Вытерла она слезы непрошенные рукавом, а тут, будто кто в оконце камешек бросил.

Замерла Агата. Видано ли – в ночи темной, в лесу дремучем, да в избе на курьих ножках, которую сами слуги Карачуна охраняли, кто-то пожаловал! Уж всяко не добрый кто там точно.

А стук повторился.

И страшно девке подойти посмотреть. А все ж и любопытно. Кто посмел ночью сюда явиться?

А может, Услад это за нею пришел? Вдруг проснулось в нем то что люди совестью зовут да сердцем? И одумался он? Пожалел о словах своих да поступках? Решил спасти Агату? Понял, что кем бы она ни была, а плохого никому не сделала.

Или другой кто увидел, как ее колдунья в лес уводит, да пожалел девушку молодую?