Он бросился к грузовику, запрыгнул на ходу, пихнул в кабину чемодан и придержал дверь для Билла, балансируя на одной ноге. Тот схватился за шляпу и кинулся за грузовиком, Уэсли протянул руку и втащил его в кабину.

– Ух! – крикнул Билл, снимая шляпу. – Рывок, достойный Дуга Фэрбенкса![18]

Уэсли рухнул на сиденье и захлопнул дверь.

– Это вам растрясет жир! – взревел шофер. – Жарко как в пекле, а?

Его хохот грохотал сквозь рев мотора.

Они ревели и неслись всю дорогу до Нью-Хейвена, с бешеной скоростью спускаясь по холмам и заползая вверх с нарастающим жалобным воем. Когда шофер высадил их на лужайке Йельского университета, солнечный свет смягчился до бледно-оранжевого.

– Глядите в оба! – посоветовал шофер, перекрикивая шум мотора, и с ревом умчался, оставив их в кильватере.

– Что теперь? – спросил Эверхарт.

Они стояли на широком тротуаре, где кишели покупатели с пакетами, мужчины в летних рубашках шли с работы, прогуливались студенты летних курсов Йеля, мальчишки-газетчики и бизнесмены. На улице копошились машины, автобусы и бренчащие трамваи. На лужайке болталась толпа бездельников.

– Первым делом убираемся отсюда к черту, – проворчал Уэсли, двигаясь с места.

– Когда будем есть?

– В Хартфорде, – сказал Уэсли. – Сколько, говоришь, у тебя денег?

– Три бакса или около того.

– Я одолжу чуток, когда доберемся до Бостона, – пробормотал Уэсли. – Пойдем.

На Стейт-стрит они сели на трамвай и доехали до конечной. Затем прошли еще несколько кварталов и встали ловить машину на дороге напротив булочной. Пятнадцать минут спустя старый джентльмен, похожий на фермера, посадил их в свой древний «бьюик»; всю дорогу до Меридена, пока солнце перекрашивалось в пылающий темно-оранжевый, а луга погружались в прохладную темноту чистой густой зелени, фермер вел монолог о ценах на сельскохозяйственные продукты, батраках и Министерстве сельского хозяйства США.

– Играют себе на руку! – жаловался он. – У человека нет веры в страну, ежели магнаты для себя грабастают все сельское хозяйство подчистую.

– Вы имеете в виду Фермерский блок?[19] – поинтересовался Эверхарт, пока Уэсли в задумчивости озирал поля.

Фермер нажал на клаксон четыре раза, в такт прорявкав четыре слова:

– Ты… чертовски… прав… друг!

К тому времени, когда он высадил их на окраине Меридена, их с Биллом дискуссия об Администрации по защите фермерских хозяйств и Национальном фермерском союзе только разгорелась.

– Пока, парни! – крикнул он, взмахнув загрубевшей рукой. – Берегите себя.

И отъехал, посмеиваясь, на прощание нажав на клаксон.

– Славный мужик, – высказался Эверхарт.

Уэсли осмотрелся:

– Уже почти закат, надо двигаться.

Они перешли пустынную проезжую часть и встали напротив закусочной. Огромные вязы склонялись над ними, тихо истекая дневным теплом. Собака гавкнула, нарушив тишину вечернего часа.

– Сонное местечко, – кивнул Эверхарт со слабой улыбкой. – Интересно, каково это – жить в таком городишке, переваривать ужин в гамаке в яблоневом саду, отмахиваться от комаров и засыпать под колыбельную миллиона сверчков.

– Звучит прямо вот благостно, – улыбнулся Уэсли. – Мой родной городок, Беннингтон, был во многом похож. Я ходил плавать на мельничный пруд, с полмили от дома, – его голос смягчился от воспоминаний, – и когда вылезала луна, я сидел на маленьком песчаном пляже и курил – не подпускал комаров…

– Нам нужно съездить как-нибудь, – запланировал Билл с радостной усмешкой. – Твоя семья там?

Уэсли угрюмо нахмурился и повел рукой:

– Нет!

– То есть?

– Когда мать умерла, – с неохотой мрачно пробормотал Уэсли, – семья распалась, мы продали дом. Чарли уехал в Бостон и вошел в дело с моим дядькой – они открыли бар.