– Что батюшка сказал?! – с большей строгостью спросил Зоран, однако взгляд был не менее испуганным.

Ена невольно икнула.

– Говорил я, что тоже надо идти! Будь мы там, он бы помягче был! – обвиняюще бросил Рокель брату.

Ена замотала головой и во все глаза уставилась на собравшихся: что проходящие мимо стражники, что женщины с кухни и, кажется, даже пробегающие мимо куры – все смотрели на Ену. Повисла тишина, все затаили дыхание, прислушиваясь к разговору и напряжённо дожидаясь ответа.

– Да глупость какая-то! – внезапно вспылил Зоран. – Я поговорю с отцом, а ты тут стой. Ену никуда не пускай!

Старший княжич замер, когда девочка вцепилась в его руку.

– Н-нет, – с трудом выдавила она. Не намеревалась никого пугать своим молчанием ни раньше, ни сейчас. Просто волнение горло сковывало, боялась что-то не то ляпнуть, но она хотела научиться говорить открыто. Князь велел. – Я остаюсь, милостивый государь позволил остаться. Княжной и сестрой вашей звать не будут, но жить в тереме разрешил. Как и раньше работать и помогать буду. Князь наказал двор защищать, как все делают, потому что это и мой двор.

Зоран, Рокель и все остальные застыли, забыв то ли вдохнуть, то ли выдохнуть, впервые услышав от Ены больше пары предложений за раз. Внезапно прозвучал первый вздох облегчения, за ним все расслабились. Мужчины и женщины вновь заторопились по своим делам, куры разбежались, спасаясь из-под ног.

– Перепугала, дурная! Сразу сказать надо было. Чего рыдать-то! – прикрикнул Зоран, как-то тяжело оперевшись на резные перила лестницы у входа.

Раньше она бы сжалась, отступила в тень, голову свесив, но в этот раз с губ сорвался смешок. Сам собой вышел. Зоран с Рокелем глаза округлили, а Ена снова издала незнакомый ранее звук и рассмеялась. Рыдала и смеялась, пока не взвизгнула, получив за шиворот охапку снега от Рокеля. Теперь и братья хохотали.

Морана работала без отдыха. И если вначале это восхищало, то спустя дни стало походить на отчаянную одержимость. Они прошли лес, встречая как бездыханные трупы, так и слоняющихся вялых мертвецов. Они миновали деревушки, сожжённые и опустевшие. Они пересекли широкие дороги с брошенными обозами и растерзанными подле них семьями. На протяжении всего пути их сопровождали тишина, редкие хрипы мертвецов да звуки собственного дыхания.

Морана всегда делала одно и то же. Наклонялась, хватала оставшиеся нити, тянула, резала и шла к следующему телу. Её синий сарафан всё больше темнел от чужой крови, а накинутый на плечи плащ поистрепался.

Ена помогала, как могла. Покорно следовала за богиней зимы и смерти, повторяла за ней, с беспокойством поглядывая на Морану. При свете дня её глаза становились карими, а в сумраке светились голубым гневом. Чем больше смертей богиня видела, тем отчаяннее свирепела, однако на Ене своей ярости никогда не срывала. Наоборот, на девушку глядела с немой благодарностью, интересом или же усталой улыбкой.

Ена не узнавала окружающий мир. Привычная земля под ногами чаще состояла из заледеневшей грязи, пожухлой, пропитанной кровью травы или сожжённых останков. Встречные леса будто ощетинились, растопырив голые острые ветки. Свинцовые грузные тучи не пропускали солнца. Увиденное напоминало безжизненную и выцветшую картину тех земель, по которым люди ходили при её жизни.

Ена рухнула на колени от усталости, Морана замерла и обернулась. По её губам вновь скользнула тень понимающей улыбки.

– Воды? – спросила она, и Ена закивала, моргнуть не успела, как в руках богини привычно появился бурдюк. Ена поблагодарила кивком и жадно приникла к горлышку.