Я притворила дверь и побежала в поварню.

Межамиру, слава богам, недосуг было меня сегодня распекать. Он прислал в поварню старого коща, который передал мне повеление брата: завтра присутствовать на соборе в гридне, а сегодня – на пиру. Всенепременно. Коли забегу куда – кощ засмущался – брат обещал косы повыдергать.

Продолжив невозмутимо чистить репу, я кивнула старику:

– Передай княжичу, я его услышала, – нахмурив брови, усиленно задвигала носом, принюхиваясь. – Послуша! Пироги!

– Ахти его! – перепугалась стряпуха, кидаясь к печи.

Я подхватила покинутый ею нож, быстро отделила им добрый шмат ароматного солёного сала, закинула его тряпицей и догнала Межамирова посла у двери.

– Дедушко Сван, – прошептала я, ловко забросив сало ему в пазуху. – Поищи Держену, голубчик. Скажи ей, пусть заглянет в поварню.

Ещё по дороге из Морана я не удержалась, выспросила у Светеня – вернулась ли подруга? Всё ли с ней благополучно? Весела ли, здорова, не ранена? Мне не терпелось свидеться с ней. Но, и так провинившись долгой отлучкой и бездельничаньем, не рискнула снова отправиться по своим делам. Вот коли она сама наведается, тут уж никто не осудит за радость случайной встречи.

И ведь наведалась. Не минуло и пары вёдер репы, как свет подруженька, ясно солнышко предстала на пороге поварни среди угара и чада подготовки большого пира…

Держена – славная поляница: плечистая, коренастая, крепкая. В жилах – огонь, в ударе меча – ярь и удаль, мощный лук, кой не всяк муж натянет, бьёт без промаха, секира рубит без пощады. Держена – один из лучших кметей в дружине князя. А вот девка…

Девка она не чредима. Не доброзрачна. Глядя на неё трудно поверить, что кто-то из сулемов когда-либо попросится в её род. Не столь забоясь силищи и буйности её, паче смутясь непригожести девичей. Загорелое, обветренное лицо походника, широкий нос и коротко обкромсанные тёмные волосы, рано залегшие у рта складки и туго перетянутая под рубахой грудь – рядом с ней даже я могла показаться жениховским загляденьем. Как истый кметь она груба и остра на язык, скора на расправу, неразборчива в удовлетворении похоти, жестока даже в потешных боях и непримирима в спорах.

Но была ещё одна Держена. Та, что между походами, сменив штаны на понёву, ходила в девичьих хороводах, загрубевшими пальцами, привыкшими к ежедневному воинскому правилу, вышивала на посиделках корявые стежки на приданых рушниках к своей свадьбе. А в Варуновы ночи, нацепив нарядную рубаху и нахлобучив на лохматую круглую голову венок из златоцвета и огнёвки, с таким трепетом выглядывала не суждёного ей суженого, что мне становилось мучительно, до слёз жаль эту несгибаемую воительницу, кованые доспехи которой, оказывается, так хрупки.

Люди посмеивались над ней. За глаза, конечно. Попробовал бы кто потешаться в открытую – костей бы опосля не собрал. Удар у Держены сокрушительный. Материно наследство. Мать-то у неё тоже поляницей была. Как родила её в ту памятную ночь в обозе, оправилась слегка – только её и видели. Покинула ребёнка на род свой, вскочила на коня и унеслась прочь из болот, туда, где дружина князя прикрывала отход народа. В одном из тех сражений она и погибла. И муж её погиб – Вышемир Бешеный.

Говорящее прозваньице у Держениного батюшки, да. Старые вои, знавшие его, бают, дочь многое взяла у родителя своего. Среди кровавого месива боя дух Вышемира будто вселяется в тело её, наливая красным девкины очи, пьяня её запахом смерти, брызжа вокруг свирепой яростью – рычащей, разящей, безумной. Бешеной.

Испугалась бы я, узрев свою добрую подругу такой? Смогла бы по-прежнему любить её и жалеть?