Братец стоял на лыжах поодаль, сдвинув на затылок войлочную шапку. Мокрые белые вихры облепили лоб. Щёки горели жаром – хоть трут возжигай. Голубые глаза с восторгом озирали обиталище моры. Позади него, путаясь в ногах и лыжах, крутился пегий кривоногий кабысдох, прицепившийся с мальчишкой от Болони. Он храбро облаивал небо, прячась за спутника, потому что облаивать непосредственно и целенаправленно мору было боязно – вдруг обидится да огреет палкой. А так он вроде и лает, а вроде и ни при чём.

– Аже человецы у тебя, бабка мора? – во все гляделки таращась на черепа, красующиеся по верхам местами ещё не завалившегося тына, выдохнул мальчишка.

– Человецы, паря, – Вежица постучала палкой по жёлтой кости. – Таки же кровопивцы, аки молод княжич с Болони. Кои шлялись по Морану дозволения без…

– Кои заплутали и достались зверью дивому на растерзание?

– Кои заплутали и достались бабушке море на поживу.

– Ты их съела??

Я решила, что пора выходить, пока братца не разорвало от восторженной жути.

– Съела, съела, – подтвердила я, появляясь в проёме дверей, – и на косточках покаталась. Тебе чего здесь надобно?

Мальчишка сразу поскучнел.

– Межамир за тобою послал. Баял, Рыська вовсе совесть потеряла. Вовсе одичала по лесам бегаючи, дом ей, видать, отхожим местом пахнет. Бает, не чредима девка, своенравна и …

– Чего я Межамиру понадобилась?

– Так дружина вернулась, – ухмыльнулся вырыпень малолетний. – Уж три дня как. И сидение гридницкое уж отсидели. Пир ныне.

– Ну и славно, – я пожала плечами. – Передай Межамиру, другий день буду, – и повернулась спиной, собираясь нырнуть под низкую притолоку.

– Э! Рыська! – запаниковал болонский посланец. – Мать велела привести тебя непременно сегодня! Нужна ты зачем-то…

Вежица перехватила поудобнее палку-ледорубку с крепким железным наконечником и продолжила долбить канавку во льду для стока талости.

– Поди, девка, – молвила она под мерное потюкивание, – поди-поди, не напрасно зовут ныне.

Зима уходила неохотно. Темнела льдом на болотах, мокла и куксилась, прячась в лесу от яростных весенних ветров. Не скажу, что я так уж жаждала её проводить – послезимье в Болони то ещё удовольствие. Время ветряное, промозглое, половодное. Даже редкие и сладкие Варуновы поцелуи его не скрашивают. Но… Но мир держится на хрупком равновесии небесных качелей. Нельзя его нарушать. Нельзя накренять качели без опасения разрушить складность сущего. Поэтому – всё в меру, в силу, сообразно сроку – по закону божественного лада. Уходи, Макона, я буду скучать…

Мы скользили по мокрому каменеющему снегу, оступаясь порой в просачивающуюся из-под него воду. Неудобно уже и тяжко на лыжах, но всё лучше, чем брести пеше, выдирая мокрые валенки из снеговой каши.

– Отец дубрежей привёз, – пропыхтел сзади Светень. Ему, видать, страсть как хотелось поделиться новостями.

– Вот ещё, – буркнула я, – у самих закрома пусты, по сусекам ветер гуляет, пыль гоняет. Чем кОщей-то кормить?

– А вот и не кОщей! – с удовольствием уел меня братик. – Не пленные то – посольство, во!

Ну посольство и посольство. Истола с ним. Не вижу только, о чём нам с дубрежами посольничать? О чём договариваться? Ни в жисть не поверю, что мира они запросили. На кой он им? Это мы в мире нуждаемся, как в хлебе насущном. Но нам он только блазнится… А им-то что? Сильны, сыты, богаты. Землями сулемскими приросли, рабами разжились. Им наша война – мать родна. Хотя попритихли вроде последние годки наши бодания, всё больше с силью ныне ратимся. А всё же – нет, не за миром они приехали. Не вижу причины им мира искать.

Тогда зачем?