– Я полковник полиции Сироткин Иван Иванович, а как Ваше имя, девушка? ― застыл он в ожидании ответа.

Но я молчала, и не только потому, что этот Иван Иванович наводил на меня панический ужас ― просто не знала, что сказать. Наконец, собравшись с силами, прохрипела:

– Не помню, ничего не помню, ― театрально закатывая глаза и давая понять, что это всё, на что он может рассчитывать. Назвать ему своё имя я не могла при всём желании, а вот спросить, что же со мной случилось ― запросто. И пока он не очухался, поспешила засыпать его вопросами:

– Скажите, где я? Что случилось и как сюда попала? На меня напали и ранили?

Иван Иванович разочарованно отпрянул, его лицо стало унылым, «мёртвые» глаза смотрели сквозь меня, скучая, как будто он и так всё знал. Но, быстро взяв себя в руки, седой полковник снова деланно улыбнулся:

– Ну-ну, не так быстро, дорогуша, ― и от его слов опять скрутило желудок, теперь «рыбе» это явно понравилось. Улыбка Иван Ивановича больше напоминала ехидный оскал. ― Постарайтесь хоть что-нибудь вспомнить, и обещаю, я расскажу всё, что знаю, ― буравил он меня насмешливым взглядом.

Ничего не оставалась, как защищаться, используя древнейшее женское оружие ― слёзы.

– Не помню, ничегошеньки не помню, даже имя своё забыла; поверьте, голова раскалывается… ― и я заплакала, тихо подвывая. На сильную истерику просто не было сил.

Что ж, на этот раз победа была за мной: прибежавшая медсестра вывела посетителей из палаты, померила пульс и давление, напоив горьким лекарством, после которого я быстро успокоилась и уснула.

Новое пробуждение было не очень приятным: невыносимо ныл желудок, хотелось пить и есть, причём сильно. Видимо, я не слишком пострадала, во всяком случае, мой аппетит точно был в полном порядке. В палате стояла удручающая тишина, за окном чернела сентябрьская ночь.

– Ужин, похоже, пропустила ― какая досада… Боже, как же хочется пить ― сейчас осушила бы целое ведро воды. И картошечки бы сюда или макарошек. Что за мучение, ― я застонала, и чудо свершилось: вошла молоденькая медсестра, дав мне напиться из бутылки с трубочкой. Она улыбнулась вполне искренне и по-доброму:

– Бедняжка, ты, наверное, очень голодная, вон какая худенькая ― на лице одни глаза остались. Подожди, принесу поесть что-нибудь мягкое.

И через несколько минут она покормила меня отвратительно холодным протёртым супом, в тот момент показавшимся «бедняжке» просто кулинарным шедевром. В животе ещё голодно урчал несытый медведь, но на душе стало немного веселее.

После ухода доброй «сестрички» я осталась одна и пригорюнилась. Силы ко мне постепенно возвращались, а вот память ― нет.

– Завтра, наверное, опять придёт этот противный Иван Иванович, будет пытать, а в ответ и сказать-то нечего. Этот хитрец явно не из доверчивых простаков. Во что же я вляпалась, раз полиция ходит по мою душу? Где родные и друзья, если они вообще существуют, где мама? Хочу к ней, домой… ― и «бедняжке» вдруг стало так себя жаль, что я зарыдала от тоски и одиночества.

В палату вошла другая медсестра, нахмуренная и злая ― похоже, эти вопли её разбудили. Она молча и с каким-то садистским наслаждением вкатила мне укол, заставив уснуть. А наутро жизнь понемногу начала меняться: в палате появился новый доктор, внимательный и серьёзный. Он сказал, что физически я здорова, но из-за сильного шока ничего не могу вспомнить. Со временем всё пройдёт…

На вопрос о том, как я попала в больницу, немного поколебавшись, ответил, что «пострадавшую» нашли спящей в лесу, за городом у железной дороги. Вся одежда была в крови, а я бредила, постоянно что-то бормоча про одноклассников. Документов при мне не оказалось, и «скорая» привезла меня в ближайшую больницу.