– Еще по одной?

– Давай.

Пепельница не особенно требовалась, все и так летело мимо, прямиком на простыню.

– Написанное незачем, в никуда, не дошедшее до адресата. Несчастное дитя. Подумать только: я написала ему письмо, которое он никогда не увидит. Прямо по всем канонам от психологов – переделать мысли в буквы, буквы впечатать в бумажный лист, предать его земле или огню (кто во что верит). Вот рецепт избавления от обид. Но обида моя протянула еще сигарету.

«Не хватает слов в нашем языке, чтобы рассказать как я тебя ненавижу, как ужасно ты мне приелся и как я устала. Сегодня мне приснилось, как ты кричал что не любишь меня, как будто желал отвязаться от налипшей на подошву жвачки. И я обиделась на тебя взаправду, наяву. Я знаю, что на самом деле обманываю себя, когда думаю, что люблю тебя и буду вспоминать даже на свадьбе, впервые целуя своего мужа. Просто мне хочется думать, что ты для меня, а я для тебя. Чушь какая.

Вот прочитала я «Острие бритвы» Моэма, и на полку даже не смогла поставить. Держу ее рядом, обнимаю во сне. Там Ларри Даррел. Этот противный Ларри пленяет всех девушек своим чистым сердцем, но никому не даётся в руки. Этот противный Ларри появляется из ниоткуда, влюбляет в себя половину города и неожиданно убегает. Этот Ларри не говорит: где живёт, чем живёт и как живёт. Он просто живёт в поисках этой жизни. А ты после встречи с ним никак не поймешь, где потерялось все твое спокойствие.

Я до ужаса тебя ненавижу, потому что не могу из-за тебя видеть других хороших людей, потому что всех с тобой сравниваю и потому что на твоём фоне все похожи на растекшиеся пятна.

У нас с тобой ничего бы не получилось, даже если бы ты захотел, потому что я эгоистка, которая не потерпит чужого внимания в твою сторону, а ты птица в полете. И ты умрешь без свободы. Ты и есть свобода. Меня обижает, что все твои обычные знаки я воспринимаю как знаки внимания. Это заставляет меня на что-то надеяться. И приходится давать себе обещания, что я никогда не влезу в твое личное пространство, никогда не расколюсь, потому что не хочется быть ещё одной несчастной девочкой из твоего списка, которая погрязла в тебе по уши и которой приходится объяснять невзаимность. Лучше бы тебя вообще не было».

– Представляешь, что вчера случилось. Малой вечером возвращается, весь запыхался, и губа разбита. Пришлось расспрашивать. Он-то думает что взрослый и сам справится. Но как только эта история повторится, я знаю, он не вытерпит и сам в слезах прилетит. Так и прошлым летом было. Я ему еще говорил никуда не соваться.

– Надо, наверно, окно открыть, ты не против? Совсем дышать нечем.

– Я открою.

Он поднялся. На просвет лампы через мятую футболку стали видны очертания его широкой спины. Хотелось обнять его сзади, но тело не двигалось. На груди все еще лежала бетонная плита.

От него приятно пахло. Пахло им. У каждой семьи есть свой особенный запах. В новых домах замечаешь, как они впитали ароматы своих хозяев. Но самое трудное – определить свой собственный, потому что он заметен только чужаку. От него пахло ледяным озером – «свежим ничем». Теперь так пахла подушка, цветы и оконная рама. Этот запах приходил вместе с ним и задерживался в комнате на пару часов красивым шлейфом. Он чувствовался сразу, и отпускать его не хотелось.

С открытым окном чайки гавкали еще громче. Теперь они будто поняли, что их здесь ждут, и начали пикировать, демонстрировать молодые крылья.

– Джонатан?

– Джонатан жил на скалах, это не он. Ложись.

Говорить было не о чем, потому что сохранить натяжение было легче, чем осмелиться его разорвать.