Впервые она осталась одна в доме, где не слышалось ни звука, ни дыхания.

Это испугало ее больше, чем разрывы бомб за окном, но страх был ей чужд, и даже теперь, когда его запах исходил от самой ее кожи, она не признавала его. Подобно тому как Джульетта Ламарк побеждала печаль и отчаяние гневом, так и Эдит в минуту страха прибегала к шуткам, выбирая самые острые из них. Страх? Это чувство было запрятано в самый далекий уголок ее естества.

Выйдя из ванной, она окинула подозрительным взглядом пустые комнаты, которые, казалось, принадлежали к другому времени. Паркет холодил босые ноги. Она снова обхватила себя руками. Быть может, она перепрыгнула в другое измерение, как в тех теориях о времени и пространстве, что любил излагать месье Ламарк, когда они в сумерках гуляли в саду их особняка в Борнове? Или, может, пока спала, она перенеслась в другую точку во времени? Или это было кругосветное путешествие, как те, о которых они с Эдвардом Томас-Куком, лежа бок о бок, читали в романах Жюля Верна? Прежний дом, прежняя Эдит, но все остальное исчезло. А вдруг она выглянет сейчас в окно и увидит мир следующего века?

Прищурившись, она подняла голову к потолку.

Нет, цыганка Ясемин не выдумывала и не преувеличивала. Эдит действительно пристрастилась к гашишу. Она не только не могла заниматься любовью на незатуманенную голову, но и уснуть не могла без своей трубки, и, даже прежде чем выйти в свет, непременно делала пару затяжек. Мало того, она еще и оправдывала свою зависимость: «Люди такие идиоты, Авинаш, что иначе их нудную болтовню я просто не вынесу». Редко когда она была не под дурманом, и теперь, настороженно бродя по пустому дому, точно чужак, и размышляя о возможности путешествия во времени, она не могла понять, происходит ли это наяву или в ее фантазиях. Никто не знал, что подмешивала Ясемин в заветные травки из своего мешка, но сознание Эдит всегда, даже в минуты ясного ума, окутывала дымка грез.

К дребезжащим окнам она подходить не стала, а вместо этого начала спускаться по деревянным ступеням, стараясь не скрипеть. Взрывов больше не слышалось, но теперь до нее доносились другие звуки. Кажется, где-то играет музыка? А эти крики? Они не похожи на вопли страха. Вдруг она заметила кое-что, от чего у нее заколотилось сердце. Внизу, у двери, кто-то был. За цветным витражом виднелся силуэт. Какой-то мужчина в шляпе ломился в дом. Она чуть было не потеряла равновесие и не скатилась с лестницы. Но успела ухватиться одной рукой за перила. Мысль, которая с самого пробуждения то появлялась в ее подсознании, то исчезала, наконец обрела четкость.

Ну конечно! Греческая армия! Узел внутри немного ослаб. Значит, это все-таки был прежний мир. И реальность, и время тоже прежние.

Вчера перед ужином Авинаш заходил к ней и сказал, что теперь уже официально известно, что греческий флот идет к Смирне. Английские генералы сообщили об этом губернатору Иззет-паше. Он будет ждать греческих военных в своей резиденции – с тем чтобы передать власть в их руки.

В этот момент служанки, которые, прижав ухо к двери столовой, подслушивали их разговор, завопили от радости, даже не боясь, что их услышат. Эдит, вышедшая в коридор, чтобы их отчитать, увидела, как они в слезах обнимаются.

И все-таки… И все-таки она не ожидала, что это случится так скоро, на следующий же день. По правде говоря, встревоженность Авинаша она не приняла всерьез. Слухи о высадке греческих войск ходили по городу уже с конца войны.

На ужин шпион-возлюбленный остаться не смог: в консульстве их ждала работа до самого утра. Он спешно поцеловал Эдит и, уже выходя, сказал ей неожиданно приказным тоном: