Зои, работавшая у Джульетты Ламарк еще юной девушкой, давно уже вышла замуж и теперь жила со своим мужем (он был родом с острова Хиос) и маленькими дочками неподалеку от улицы Васили, в районе Керасохори. Каждое утро она приходила ни свет ни заря, разжигала печи и хаммам и принималась за завтрак для Эдит. За одиннадцать лет она ни разу не опаздывала. Что же случилось сегодня?

Эдит уже потянулась к стоявшему у изголовья колокольчику, как вдруг раздался грохот, от которого задрожали стекла. Мощный взрыв. Бомба? Что-то… что-то вроде взрыва… Что?

Ее словно окатили холодной водой – она очнулась, села на кровати и потерла себя руками, чтобы согреться. Снова взрыв, следом еще один. Звук шел со стороны залива. Кричали люди. Это на набережной?

Ну точно – город обстреливают!

Она зажала рот руками, сдерживая вопль. Но кто? Кто? Англичане? Нет, невозможно. Значит, немцы. Нет, их броненосцы уже давно не стоят у входа в залив. Кто тогда? Итальянцы?

В волнении вскочив с кровати, она накинула халат. Грохот стоял непрестанный, стекла того и гляди выскочат из рам. Турки? Греки?

Ровно в эту секунду протяжный гудок возвестил о прибытии поезда. Кутаясь в халат, Эдит босиком вышла в коридор и ошеломленно огляделась: на мгновение ей показалось, будто она очутилась в каком-то другом доме. Несмотря на дребезжание стекол, несмотря на гром пушек, доносящийся с залива, было непривычно тихо: вместо обычных утренних стуков, шепотков и глухих смешков вокруг царило тревожное безмолвие.

Хотя слуги и пытались выполнять свои утренние обязанности так, чтобы не потревожить госпожу, но только сейчас, в этой звенящей тишине, Эдит поняла, что каждое утро они устраивали немало шума. За те годы, что она жила здесь, она привыкла слышать живые звуки, наполняющие дом, пока лежала под пологом с закрытыми глазами. Хлопанье дверей, шаги управляющего Христо на террасе, приглушенное хихиканье служанок, подметающих пол в библиотеке, тихий нагоняй от Зои кому-то, голос повара Мехмета родом из Болу, доносящийся из кухни до самых спален на верхнем этаже, его шутки и хохот помощников, скрип деревянных ступеней… Сегодня утром ничего этого слышно не было – зато грохотали пушки.

Когда они смолкли, раздались гудки кораблей, и в ответ – крики толпы на набережной. К шуму города добавился колокольный звон. Эдит слышала от Авинаша, что в колокола в церквях так настойчиво бьют в особых случаях – чтобы привлечь внимание стоящих в заливе иностранных броненосцев. Этот неистовый звон был для христианского населения города и его союзников условным знаком опасности, своего рода паролем. Вне всяких сомнений, происходило что-то ужасное.

Ступая на цыпочках по темно-коричневому паркету, она шла по коридору и одну за другой открывала двери комнат. Библиотека, гостиная, еще одна гостиная. Весь дом состоял из комнат, которыми Эдит не пользовалась, но этим утром он казался как никогда пустым, покинутым. Никакого движения, кроме танцующих пылинок в льющемся через окна свете.

Эдит вошла в ванную в конце коридора и закрыла дверь. Вода в раковине-курне была ледяная. Умыв лицо, она присела на прохладный фарфор. Дыхание у нее участилось, а под мышками, несмотря на холод, взмокло. От кожи исходил странный запах.

За все тридцать один год своей жизни она ни разу не просыпалась в пустом доме, хотя в последнее время жила одна, без опеки семьи и мужа. В отцовском особняке – особняке Шарля Ламарка – под одной крышей собрались три поколения семьи, да еще была целая армия слуг. В школе во Франции она делила спальню с двадцатью девочками. И с первого дня, как она перебралась в этот дом, подаренный ей Николасом Димосом, в комнате слуг на нижнем этаже всегда кто-то был. А управляющий Христо и Зои, ставшая ее камеристкой, приходили задолго до ее пробуждения.