Заметки затягивают. Увлекся. Хватаюсь за карман, и разрезая ладонью слипшуюся от влаги ткань штанов, вытаскиваю пачку промокших денег. Махатма на них стал акварельным. Не успел спасти от влаги – спасу от девальвации – несу на просушку.

Десять минут неукоснительно гляжу на вонючую пачку, будто собираюсь варить. Высушенная вобла, которую вынули из скверны чердака, и нечаянно уронили в грязь, выглядит куда приличней, хотя в руках держу то, на что можно прокантоваться здесь еще не одну неделю. Мои трансферы по ночному Мумбаи не прошли даром.

Свежо воспоминание о городе с когда—то звонким названием Бомбей. Ты же хотела побродить по Бомбею. Мы же хотели побродить по Гоа.

Тепло воспоминание о городе, в котором ничего не сбылось, городе, обласканном призывным разноцветьем огоньков и яркими тюрбанами индусов, городе, намекнувшем мне, что ты не приедешь.

– Здесь здорово, тебе очень понравится.

– Ты уверен?

– Я уверен, что ты собралась заказать билет.

– Да?

– Да, ну скажи хоть что—нибудь ласковое.

– Ежик!

– И все?

– Стадо ежиков.

Как ни крути, Мумбаи – это наглая помойка с гирляндами на шее, которая не отстанет от тебя никогда.

И я – ходячий экземпляр любителя этой помойки, размышляющий о важном деле – о выгодном курсе рубля относительно рупии, ибо доллары иссякли. Ведь приедет она – и мне нужны будут деньги, хотя бы в таком скромном количестве.

Еще я думал, наверняка в необъятном Мумбаи притаился где—то душка, почитающий мои «российские деревянные» за валюту.

Два странных типа везут меня к местному меняле Омару или Амару (не знаю как правильно, но рыбное название в этой паре звучало бы душевнее). Тем более меняла он ночью, а днем, типа, ювелир. Ну, имидж построил для каждого времени суток. Солидно!

Я еду по наполненным торговой жизнью проспектам и улочкам, Мумбаи резко превратился в колхозный рынок, – не стесняясь источает на меня вонь грузовичков, переносных прилавков, подстилок на тротуарах, помоек, и еще бог знает чего… раскрашенного во все мыслимые цвета и увешанного бумажными побрякушками.

Еду дальше. Два категорически ответственных индуса стреляют по мне глазами, – внушают ощущение, что за полчаса пути я так изменился, что не узнать.

Между тем улицы, как муравьи в муравейнике, заполняют тук—туки и машинки любых размеров, вплоть до тех, в которые находясь в здравом уме и трезвой памяти за руль не пролезешь. Весь этот авто—мотодром шумит клаксонами и многоголосьем.

Едем. Мои спутники уже открыли по мне ритмичную стрельбу черными как мумбайская ночь, глазами, – видимо, караулят, чтобы не сбежал вместе с их уловом в пару—тройку рупий. Когда мы сошли на берег Омара или Амара, они шил от меня по обе стороны – не иначе как мои охранники.

Да! Чуть не забыл. Два слова, как они ездят. Виртуозно – нет, не то! Филигранно, я бы сказал. Теснота на дороге такая, что насекомых нет – они бы стерлись в пыль от трения техники и тел друг о друга. Боковые зеркала? Да ну их к черту! Все компенсирует умопомрачительный клаксон, который водила—индус считает своим долгом жать как эспандер «по поводу и без».

Бизнес—операция обещает быть выгодной для всего нашего интернационального трио. Под искомой дверью ночного бога – Омара или Амара мои сопроводители переходят на шепот, а шепот переходит в выяснение отношений между ними. Ну просто молодые щеглы у амбара с зерном.

Он возник внезапно, будто материализовался их воздуха. Омар—Амар продрал глаза и явил себя с солидным брюшком, свисающим поверх красных семейных трусов. Ну все «чин чинарем», мужчина, как говорится, статусный. Разговор между моими «охранниками» и этим тузом видимо не принес им положительных эмоций. Омара—Амара что—то огорчало, хотя мы еще не торговались. ну оно и понятно, он тут воротила международной валюты, владелец местного бизнес—эдема, местный авторитет с видом председателя колхозной партячейки.