Утром не вспомнил никого, кроме Вия. Этот парень привиделся мне в связи с его классическим требованием «Поднимите мне веки». Именно с этой просьбой я бы обратился к желающим помочь.

Справившись с веками, я вдруг понял, что все остальное в еще более разобранном состоянии. Пошел – расшевелил конечности и понял: Пао мне нужна была как «скорая помощь». Ну кто мог вылечить меня, если не она?

***

Последний день. Завтра улетаю. Вхожу в храм – вместе со страждущими попадаю под дождь окропления, падаю на колени, если нужно просить Будду – я не знаю, о чем его просить. Да и он судя по всему не знает, как со мной полетать – со мной, без Пао.

Ну ладно, Будда, не обижайся, мне пора. Туда, где я живу своей московской жизнью – да, там не жизнь, наверное, беготня белки в колесе более целесообразна, но я живу.

Привет, будда! От моих слов с тебя слезает позолота, дружище…, давай пощелкаем жаренных кузнечиков. Нащелкался? Ну то—то же. Смотри, я на нашей лавке, здесь Пао прислонилась ко мне, как к дереву. Но я двуличная тварь! Дьявол во мне проснулся и выгнал Пао от меня, добродетельного.

В каком виде она меня вспоминает или вообще не помнит даже лица. Ну что особенного в том, что я ее выгнал?

– Саватди—ка! – так встретили меня, сложив ладошки лодочкой, тайские красавицы – нежные, как орхидеи…

В кругу пресыщенных соотечественников в иллюминатор я смотрел на Бангкок – город—монстр на глазах превращался в город—игрушку.

Там оставалась Пао. Маленькая песчинка, что залетела мне в глаз. Маленький вздох на заре перед огромным небом. Маленький глоток воды, что я проглотил в ту первую ночь в Бангкоке. Маленькая туфелька, которую я напялил на себя и не снимал те несколько счастливых дней в Бангкоке.

Я летел будто после исповеди, будто через меня прошли сточные воды и смыли всю грязь. Очищение, просветление, что еще скажешь. Я узнал, что настоящий священник живет в Бангкоке – и ее зовут Пао.

– Я ничего не понимаю. «Оставь меня в покое и больше не пиши», не ты написала? За что ты обиделась?

– Ни за что.

– Давай позвоню?

– Нет.

– Сильно обиделась?

– Да.

– Хоть что—то объяснишь?

– Нет.

– Я сюда приехал, чтобы снять отель и ждать тебя.

– …

– Так мы договорились. Почему ты все переиграла?

Гоа. Пляж. Июль. Дождь.

Дождь льет вечность. Счет дождливым дням потерян.

…Cмотреть на дождь в окно – тоска, самоуничижение и смывание памяти о ближайшем прошлом. Да, соседка по отелю Джей права, «катись все к черту». Хотя других слов она не знает.

…Изваянием желтым и статуэточным, стою под дождем, стою, как все индусы. Передо мной зеркало. Погода – мое зеркало – демонстрирует то, что в душе. Вот и стою дальше под обнаглевшим дождем, мокрый, а, значит, нужный хотя бы дождю. Кто сказал, что середина лета в этой [] опе рая – это пик межсезонья, пик хипстерского пчелороя…, короче, всем пикам пик. Кто сказал, что мне нужно было именно сюда? Что бы что?

Между тем Океан лютует. Цвет воды в двух словах: «бурое бесцветье». Выразился, но легче не стало. Океан, стекший с палитры сумасшедшего художника, Океан безумия, Индийский океан безумия.

Рыба явно обожралась поднявшимся песком и легла на дно, туристы в кафешках явно обожрались последней рыбой, у которой еще не было песка в брюхе и легли в номерах. Теперь ни туристов, ни рыбы, – один дождь.

На пляже никого, но самое непонятное – нет даже русских. Зашел в воду по пояс. Все, не будь дураками, чтут комфорт, алкоголь и сухие деньги в шароварах! Туристы больше смахивают на тараканов – как—то порыжели и смешались со сбродом отщепенцев—маргиналов.