Мои звери. Рассказы о моих и не моих животных Татьяна Зачёсова

© Татьяна Зачёсова, 2023

ISBN 978-5-0059-6172-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я постаралась подавить возникшую где-то внутри тоску.

Как он постарел – седой, шерсть свалялась, почти ослепший, прихрамывает. И всё равно, такой самостоятельный, важный – бежал один, без поводка, но всё же, присмотревшись можно было увидеть, как он тыкается в ноги, как, не видя меня, наступает на сапоги и ждёт, пока я подойду, дольше, чем обычно… Но главное, что живой и мы ещё можем гулять с ним вот так, вместе. Прогулки, что раньше растягивались в путь по три-четыре, а то и шесть километров пришлось прекратить, не выдерживали ноги, и отдышка мешала. Двенадцать лет – для человека это существенный отрезок времени, а для собаки – целая жизнь! Жизнь, его жизнь, а также моя.

Спустя неделю…

– Пойдём гулять, скорей, скорей! – Позвала я.

Он задорно выскочил из калитки и понёсся по тропинке, усеянной пожухлыми опавшими листьями, вниз – совсем, как молодой. Сегодня даже не хромает…, странно. Должно быть просто лучше себя почувствовал или потому что солнечно… Отгоняю возникшую мысль, – непонятно и ладно.

Октябрь за городом – не особо уютное время. Сырость, грязь и гнилая листва, бурый неприветливый подлесок, холодно. Небо – низко нависшее, тяжёлое, коварное, и хотя солнышко – никакого настроения. А тут – Май бежит, за ним три кошки! Ну, как не улыбнуться, даже не засмеяться? Весело – это мы все так гуляем. Впереди пёс, за ним пушистые кот и кошка, а замыкает шествие короткошерстный четырёхмесячный серый котёнок… Но сегодня я полностью сосредоточена на собаке. Май, как всегда по привычке, хорошенько потёрся спиной и боками о низкие кусты сирени, повалялся на куче песка, мокрого после дождя, покатался с боку на бок по уже почерневшей от сырости листве.

Идём тем же маршрутом – мимо поля, до шоссе, потом обратно. Кошки отстали, они сюда с нами не ходят.

Тихо, а как оживлённо было летом! В вечернем воздухе разливалось жужжание и стрекот насекомых, стрижи деловито отрабатывали высший пилотаж… А, как только темнело, появлялась весёлая семейка Нетопырей Карликов – мать и два детёныша. Я, которая не привыкла видеть летучих мышей на воле, да ещё так близко – любовалась, как на ожившую сказку! Май с трудом выдерживал их только ему различимый писк, стараясь поскорее утащить меня домой. А эти трое, – носились над полем, хватая на лету жуков и ночных мотыльков, и осыпали нас с Маем крылышками, не годными в пищу…

Сейчас, в октябре уже не увидишь в ночном небе пару перепончатых кожистых бесшумных крыльев – слишком холодно.

Почти подходим к калитке… Тут навстречу бабушка, смотрю а мой Май вдруг хромать снова начал.

– Ой, когда ж у него ножка пройдёт? – пожаловалась бабушка. – И видеть ещё хуже стал…

– Да он только что не хромал совсем! – вырвалось у меня.

Я уставилась на собаку. А ведь и правда, никакой хромоты минуту назад и в помине. И в глаза смотрел – умно и хитро, будто знает обо мне что-то, о чём даже я не догадываюсь.

Вот развеселил, обвёл вокруг пальца! Опускаюсь на корточки перед ним, с блаженством зарываюсь в его лохматую тёплую шерсть носом, обнимаю.

– Симулянт ты мой!!!

А в ответ – Гордость и Любовь самого большого в мире сердца.

В связи с устоявшейся в Москве жарой у нас в кабинете было все плюс тридцать по Цельсию. Вентилятор из последних сил трудился на максимальной скорости, но движения воздуха почти не ощущалось. Цветы на подоконнике не зачахли только потому, что их поливали по два раза в день. Да и сами сотрудники от жары были никакие.

Сижу, значит, печатаю, никого не трогаю, мечтаю о большом сугробе снега или хотя бы о небольшом, но холодном дожде и тут мне на клавиатуру падает муха! Как она летела я видела краем глаза, а вот чего она вздумала на мой стол свалиться?! Ну, первая реакция – легкая брезгливость. Я то к клавиатуре пальцами прикасаюсь, а эта где летала, прежде чем ко мне шлепнуться, кто знает?…

– Кыш! – говорю. – Пошла отсюда! – Муха сползла с клавиши «Ctrl» на стол и еле двигая лапками проползла еще пару сантиметров. – А, ну, пошла на фиг!

Я разозлилась так, что даже с места вскочила. Муха проделала еще несколько шажков и застыла. Я на нее даже мокрым полотенцем замахнулась от досады, чуть остывший кофе не пролила. А она сидит на столе и не двигается. Меня прямо совесть кольнула. Мне от жары не по себе, а ей-то каково! Помирает вон. Ну, что делать? Бросила полотенце на стол, села обратно, на нее смотрю. Полотенце мокрое, чтоб не так жарко было мы все, кто с тряпкой, кто с полотенцем, кто с платочком. Так муха в него (в полотенце) каак вцепится! Сидит, хоботком влагу высасывает – старается! Тут мне ее совсем жалко стало. Налила я из бутылки воды себе в ладонь и на полотенце рядом с мухой капнула. Смотрю, она оживилась и еще больше в полотенце вцепилась. Будто вызов мне бросает, мол, – хоть убивай меня, не отдам!

Да, процесс затянулся. Вижу, так просто муха полотенце не отпустит. Плюнула, набрала еще воды и прямо на нее пару капель плюхнула. Душ, не душ, а прохладная ванна, это точно. Она крылья ополоснула, из капли на столе хлебнула, встряхнулась вся и… полетела!

С чувством выполненного долга я засела за работу. Но время от времени посматриваю на стены вокруг, где там моя муха? Потому как мы в ответе за тех, кого… напоили.

(Рассказ про петуха – юморной и драматический).

Наверное, это была любовь с первого взгляда. Во всяком случае это было сильное чувство, которое росло вместе с ним. Маленький, тонконогий, серый и худенький. По его внешнему виду было совершенно непонятно – кто из него вырастет: петух или курица. Походил он больше на курицу, но кто их знает этих породистых, это тебе не дворовые и не кохинхинский петух, а он был очень породистый! И он был совсем еще цыпленок, хоть и месячный, потому назвали его Гриша.

Сестренок и братиков рядом не было, да и были ли они, все цыплята были инкубаторские, он тоже, и выжил он один. Он привык быть один и привык, чтобы вокруг были люди. Он вообще не знал кто такие куры, он считал себя человеком.

А она, она была – его музой, потому что он был для нее её пушистым солнышком. По человеческим меркам ей было лет пятнадцать-шестнадцать, ему по птичьим немного меньше, он был еще совсем ребенком.

Она копала ему червей, кормила с руки кашей, а он восседал такой важный у нее на плече, как на насесте и смотрел вместе с ней телевизор. Когда она засматривалась и ладонь с кашей опускалась ниже, чем он мог дотянуться он сначала ждал, а потом нежно клевал ее в глаз, при этом медленно, чтобы она успела прищуриться – и она снова приподнимала руку, и он клевал кашу. Это было почти как на заднем ряду в кинотеатре сидеть парочкой, смотреть фильм и клевать попкорн… Но он не знал, что такое кинотеатр и что такое попкорн, зато он знал, что такое сидеть парочкой и что такое каша. Это было очень приятно! Это была никем не нарушаемая идиллия.

Но время шло, он подрастал и ему уже не давали парпаться* в грядках в поиске червяков. Он стал слишком крупным, чтобы подолгу сидеть на ее плече. Хотя еще не было видно, петух он или курица, гребешок у него был все еще маловат и ножки тонковаты для представителя мужского пола. Он стал пёстрым, как курочка Ряба в сказке. Серенький, ладный, стройный, быстрый. Только она могла спокойно взять его на руки, он ласкался к ней, подставлял шею, распушив пёрышки. Она гладила его – по шее, по голове, он закрывал от удовольствия то один глаз, то другой.

Почему их разлучили или почти разлучили он так и не понял, а потом забыл. Началось это утром – его, против его воли, подсадили к какой-то непонятной чужой птице, которая клевалась и отгоняла его, потому что у нее были свои цыплята – такие же как он по возрасту. Он не понимал – зачем его, человека, запирать с этими бестолковыми глупыми птицами! Он кричал, врезался грудью в рабицу, которой была обита клетка, прыгал и пытался вылететь – к ней, на волю! Она суетилась вокруг, звала: Гриша!.. Но бабушка не позволила ей до него дотянуться. Ей пришлось уйти… Он тосковал и боялся, потом привык. В какой-то момент до него дошло, что он такой же, как и эти птенцы рядом. Они постепенно забыли, что он чужак и перестали клеваться. Она приходила и гладила его, брала на руки… Но что-то неуловимо сломалось между ними. Нет, он любил ее по-прежнему любил, он был ее пушистым солнышком, а она той, кому он позволял всё.

В конце лета курицу отсадили – цыплята выросли настолько, что уже не нуждались в ней. Они стали подростками – между петушками возникали драки, ссоры. Гриша дрался лучше всех! Наверное, поэтому именно его и оставили, когда продавали остальных петухов. А может причиной тому была она – не отдала! Наверное. Он не задумывался над этим больше – он стал статным взрослым серым петухом. Он не был грузным как бройлер, не носил шпоры как Нью-Гемпшир. У него и шпор то не было почти, но драться он любил! Он был боевой петух! Он дрался ради драки, а не за территорию или из-за кур. Плевать ему было на кур. А территория вокруг, итак, была его. Так прошла зима. Она приезжала из города так часто, как только могла. Первым делом бежала в курятник и несла ему что-нибудь вкусненькое – зерно или кашу. О, каша! Не важно какая – рисовая, гречка. Гречка была, конечно, вкуснее, но из ее рук было приятно всё. Она садилась на корточки, обнимала его, он прислонял свою длинную шею к ее груди, клал голову ей на плечо, наклонял на бок и приглядывался, прищуривая умный глаз. Теперь он был взрослый, он был гроза соседских петухов и хозяин курятника. Все эти квочки, несушки и молодки принадлежали ему. Это было его пёстрое суетливое царство. Он это знал, но пока не понял самоё себя. Чувство собственности, хозяин внутри него пока не занял место доверчивого цыпленко-человека, который все еще где-то прятался под этими великолепными перьями…