Мои воспоминания Василий Рем

Глухое, забытое богом село Глазово, что на Сумщине. Тогда, во времена СССР, это была территория Украинской ССР. Вначале оно принадлежало, территориально, к Зноб-Новгородскому району. Затем его передали Шосткинскому району. В селе не было ни электричества, ни асфальта. Где покосившиеся, где добротные белые избы «мазанки» возвышались справа и с лева вдоль улиц. Причём почти все избы стояли к улице боковой стеной, без окон. Это видимо пережитки сталинского режима. Люди боялись, чтобы их не подслушали и не увидели, что делается в доме. Центральная улица величалась «Плановой». Она одним своим концом выходила прямо в поле, проходя вдоль деревенского кладбища, а вторым концом упиралась в местную школу. Раздваиваясь, плавно переходила влево, под тупым углом, в улицу «Роговскую». Вправо от улицы «Плановая» под таким же тупым углом уходила улица «Красичка», в самом конце которой когда-то жили мои родители. Улица «Роговская» шла вдоль добротного дома директора, местной восьмилетней школы. Далее выходила на Кривоносовский шлях, именующийся так, потому, что он вёл в сторону села Кривоносовка. Улица «Красичка» уходила в сторону реки, по имени «Бычиха» далее стелилась мимо бригады где я работал. Заканчивалась эта улица красивой берёзовой рощей. У этой рощи по рассказам моей матери стояла ветряная мельница моего деда, отца матери.

Село Глазово

От дома директора школы влево, под прямым углом в сторону молочно-товарной фермы  (далее МТФ) уходила улица «Лупатовка». Прямо от местной школы под острым углом к улице «Плановая» проходила ещё одна улица «Хуторская», народе её звали просто «Хутор». Она проходила посредине между Сельским советом и местным клубом. Клуб стоял на берегу рукотворного озера. К Хуторской улице, огибая озеро примыкала улица «Заболотная». Раньше вместо озера было болото, отсюда и название улицы. Кто занимался планировкой этого села, видимо не был знаком с геометрией. Поскольку ни одна улица в этом селе не стыковалась с другой улицей под прямым углом, как это обычно принято. Название других улиц и переулков, за давностью лет не могу вспомнить. Но чтобы выехать с деревни в сторону ближайшего города Шостка, нужно было ехать от центра села. Где, как и в каждом селе тех времён, находились: магазин, школа, сельсовет и клуб. Школа построена на месте снесённой после революции местной церквушки. Интересные истории рассказывали про моего отца, что были связаны с этой церквушкой. Когда большевики и их сторонники спилили и уронили на землю деревянный крест с купола церкви. Мой отец залез по стене церкви (что тоже было удивительно, ведь он был без одной ноги) на купол и на спиленный пенёк поставил поллитровку водки. При этом прокричал сверху: «Теперь – это ваш крест, молитесь ему, глупые люди!»

Далее нужно было проехать от улицы «Плановой» вдоль сельсовета и клуба, по улице «Хуторской», которая под острым углом ответвлялась от улицы «Плановой». Доехав до первого перекрестка повернуть направо. В сторону полевого тока, где летом сушили зерно. Затем уже повернуть налево на Ивотской шлях, который, виляя вправо-влево между лесопосадками, выходил к селу Ивот. Затем мимо пенькозавода, что стоял за селом Ивот, через тогда, деревянный мост реки Ивотка, в направлении села Крупец. Интересная поговорка ходила в народе про село Ивот. Все жители села Ивот говорили: «Москву возьмут, Ивот столицей станет». Откуда они эту фразу взяли, так никто и не знает. Проехав село Крупец, на горизонте показывались трубы военных заводов города Шостка, где были в те времена знаменитые на всю страну: завод «Свема», «Химреактив», «Девятка» и «Пятьдесят третий». По названиям заводов уже было ясно, что они военного назначения. До города Шостка, всего-то сорок пять километров, но ехать приходилось в открытом кузове машины ГАЗ- 53 или старого ЗИЛа. Глотая пыль с полевых дорог Полесья. Так эту местность называли в прессе. Автобусы начали регулярно ходить в это село гораздо позже, когда проложили брусчатку, а затем и асфальт. Хотя назвать асфальтированной эту дорогу можно было с большой натяжкой. Её ширина позволяла проехать только одной машине. В те далёкие времена, все ехали по летней дорожной пыли. По весенней – осенней распутице. Машины ползли с набитыми битком кузовами с людьми. С утра в сторону города, а вечером обратно. Просто не верится, что это было со мной и на моём веку. В это время на Кубани, откуда я переехал с родителями в село Глазово, было уже всё электрифицировано и центральные улицы были покрыты асфальтом. Делать уроки снова при керосиновой лампе было дико и весьма неудобно.

Но вот в деревню завезли дизель-генератор, поставили столбы, и провели провода в каждый дом. Но электроэнергию давали только в период утренней и обедней дойки, а ещё вечером на период показа кинофильма в местном клубе. Кстати билет в кино стоил пять копеек, после Хрущёвской денежной реформы 1961 года. Это уже была почти цивилизация. Жители деревни начали покупать электрические чайники, для быстрого подогрева кипятка к чаю или так просто, например, помыться. Первый телевизор я, конечно, видел ещё на Кубани, он стоял в «Ленинской комнате» консервного комбината. Мы с улицы, через окно, по вечерам смотрели телепередачи. Звука, конечно, не слышали, но черно – белая картинка на голубом экране просто завораживала. Неважно было, что там показывали – соревнования по водным лыжам или конькобежному спорту. Все смотрели, не отрываясь, пока проходящий работник не прогонял нас по домам. В селе Глазово телевизор первый появился, как и положено, у директора школы Петра Трифоновича. В те времена директор школы был самый уважаемый человек в деревне. Хочу отметить, он был фронтовик, командир знаменитой «Катюши». Даже председатель колхоза и сельсовета были на вторых планах. Это потом, когда они уже много наворовали, и стали очень богатые, народ их поневоле выдвинул на первый план, бедного директора, живущего на одну зарплату, на вторые планы. Назначение на должность было чисто по принадлежности к партии, тогда была в СССР одна партия – КПСС. Есть у тебя партбилет, значит, есть и руководящая должность, решение общего собрания колхозников, имело мало значения. В кулуарах говорили всякое о председателе колхоза. Но на собрании все дружно поднимали руки за предложенную райкомом кандидатуру, голосование тогда было открытым. Новый председатель видел, кто голосует за него, кто против, кто воздержался, но таких смельчаков, как правило, не было. Вторым после председателя колхоза по значимости были либо заведующий молочно-товарной фермой, либо заведующий тракторной бригадой. Им было, что воровать, и было чем привлечь на свою сторону колхозников. Председатель сельсовета постепенно отошел на задние планы и был скорее формальной властью. Справку выдать, печать поставить. Одна была у него власть, он давал разрешение на получение паспорта и возможность уехать из деревни. Молодежь тогда насильственно удерживали в деревне и приучали к работе в колхозе. Очень редко кто мог получить паспорт и поехать в город учиться. Были направления на учебу от колхоза в ПТУ, техникумы, институты, но, только по колхозным специальностям и с обязательным возвращением в родной колхоз для работы. Паспорта таким студентам не выдавали, давали направление, и это было им вместо паспорта. Купить у председателя сельсовета справку на получения паспорта мог позволить себе не каждый. Конечно дети председателя колхоза, начальника машинно-тракторной станции (МТС) и МТФ и директора школы они получали эти справки, как говорится по «блату». Но остальные выкупали, как могли, кто мёдом с личной пасеки, кто мясом, кто самогоном, денег тогда в колхозе было мало, вся оплата за «трудодни» была натуральной продукцией. На заработанные «трудодни» выдавали сено, зерно, услуги по вспашке огородов и только совсем немного, выдавали деньгами. Да и то в основном к сентябрю, чтобы детей в школу одеть, обуть. Это потом, уж при Леониде Брежневе, начали выдавать паспорта всем желающим без исключения. Такая была у нас власть, такая партия, и такая жизнь.

На работу в колхоз я пошел после третьего класса, на летних каникулах. Росточка я был маленького, как говорят в народе «метр с кепкой». Долго думал бригадир, куда же меня поставить на работу, и первым моим рабочим днем было смазывание деревянных осей у повозок, гудроном. Ведро, «квач» (самодельная щетка) из пеньки и сняв колесо повозки, намазываешь ось гудроном, такая была тогда смазка на деревянные оси телег. Позже все оси телег поменяли – на металлические, а смазывать начали солидолом, но первые мои рабочие дни протекали именно с ведром гудрона в руках. По роду моей работы я подчинялся конюху бригады. Это был мужчина небольшого роста, не очень внешностью, да силой тоже не блистал, хотя имел большие крепкие руки, с мозолистыми ладонями. Ходил в застиранной ветхой одежде с заплатами на разных местах, но неизменно был в полосатой кепке. Он был, не смотря на внешность, очень добрый человек. Благодаря конюху, я научился всему, что надо было простому колхознику при обращении с лошадью. Подбирать по размеру и надевать хомут, запрягать в повозку лошадь, подтягивать чересседельник, засупонить и рассупонить хомут, управлять лошадью в движении, сдавать повозку назад и опрокидывать ее. Научил он меня, и цеплять плуг, и распашку, работать на конных граблях, цеплять веревку для перетаскивания копны с сеном. В общем, через месяц работы на бригаде, я уже знал все, что знали крестьяне. Выучил всех лошадей по кличкам, изучил их нрав и привязанности. Больше всех мне понравились две лошади, конь по кличке – «Первак» и кобыла по кличке «Майка». Они были спокойные и без вредных привычек, типа кусаться или лягаться. И вот я попросился у бригадира послать меня на другую работу и желательно в поле с мужиками и другими более взрослыми ребятами. Естественно бригадир, как и положено, проверил меня на «вшивость», то есть проверил все, что я умею делать. К его удивлению я справился с заданием прекрасно и меня послали распахивать картофель. Получив у конюха повозку, хомут, сбрую и конечно любимого «Первака». Запряг коня в повозку, погрузил распашку на корму воза, поехал далеко за деревню на картофельное поле. В то время еще не было колорадских жуков, их завезли враги из США, штата Колорадо, гораздо позже. Приехав на поле, я распряг лошадь из повозки, на обочине поля, и запряг в распашку. Начались мои первые шаги по распахиванию картофеля. Распашка состояла из остова плуга, с колесом впереди и вместо лемеха плуга был прикреплен безотвальный плуг. Конь шел медленно, тянул за собой распашку. Я, удерживая за ручки, направлял плуг посредине между рядками. Плуг делал свое дело, он вырезал всю траву с междурядий и окучивал клубни картофеля. Долгая рутинная работа, без перерыва до самого обеда. В период обеда, лошадь выпрягал из распашки, стреножив ее, отпускал пастись на лугу. Сам садился в тенечек, под телегу и достав нехитрый скарб, бутылка молока, кусок сала, лук, вареные куриные яйца, хлеб. Перочинным ножом, который был прицеплен на ремешке к поясу брюк, чтобы не потерять, нарезал хлеба, сало, очистил и нарезал лук. Затем очистил от кожуры куриные яйца, все это разложил на развернутую газетку и начинал чинно, трапезничать, как заправский крестьянин. В период обеда приехал бригадир проверить качество моей работы, остался доволен и подкинул мне яблок и груш, что нарвал в колхозном саду. Пообедав, я вновь приступил к работе. Первый день я не смог выполнить установленную норму и получил за работу всего два трудодня, но мысль крестьянская уже начала работать. На следующий день, я нашел на бригаде металлическую пластину, попросил кузнеца, приклепать ее к распашке напротив плуга. Затем прихватил с собой два крепления и два безотвальных плуга, поехал в поле. Начал работу с подготовки распашки. На приклепанную пластину я прицепил еще два безотвальных плуга, причем на расстоянии таком, что бы они попадали на соседние междурядья. Теперь при движении плуга я распахивал не один, а сразу три рядка картофеля, да и устойчивость плуга повысилась, меньше стал уставать. До обеда, я уже выдал дневную норму. К вечеру получилась двойная норма и это как говорится, не гоняя лошадь и не напрягаясь. Бригадир сделал замеры и был удивлен, вначале он подумал, что я перенес колышек на вчерашнюю распаханную площадь, но, перемерив все, убедился, что я выдал две нормы. Подойдя ко мне, он пожал руку, как настоящему «труженику», и сказал: