Неудивительно, что самые популярные в моём фотоальбоме – самцы варакушки. Они, все без исключения, меня ни в грош не ставили. Активно утверждали своё право на территорию, не терпели возражений на музыкальном ринге и вообще любили покрасоваться на садовом электрическом проводе. Дата в календаре значение имеет. Чем ближе к жёлтым осенним числам, тем меньше вероятность общения. Но пока весна не ушла на пересменку, ничто не омрачало наших свиданий.

Позже, в июле, самцы варакушки постепенно начинают терять голос. Встречи с птичкой в эту пору нерадостны: птах старается изо всех сил, но нет уж в песне прежнего задора, пропали мелодичные свисты, украшавшие пение, придававшие ему чувственность. Скрипит сверчком, тараторит по-воробьиному, заикается. С природой не поспоришь, ещё немного – и вовсе замолкнет золотое горлышко.

Самец варакушки

Даже облик певца меняется: кажется, что и в объёме-то птах ужался. Душа не ликует, и хвост веером не раскрывается. Чует, что кончается песенная пора, силится, вымаливает для себя ещё хотя бы денёк вдохновения, хотя бы миг наслаждения. Но песня не поётся, стихи не складываются. Трагедия существа творящего. И как в таком случае быть слушателю – сочувствовать увядающему мастеру или потешаться над неудачником?.. А?

Не знаю, какие эмоции в это время бушуют в птичьих сердцах, но, если на месте варакушки представить себе человека, то, увы, как говорится, варианты возможны.

И мой садовый приятель, двоюродный братец соловья, не стал исключением. Постепенно его песня теряла изящные коленца, становилась однообразнее и скучнее. Весь день он мог утомлять меня бесконечными предисловиями к своему музыкальному опусу, но так ничего толком и не изречь. Потом и вовсе всё сводилось к протяжному «фии-и-и-и» и ещё к негромкому пощёлкиванию, которые изредка слышались в зарослях до самого отлёта на юг. Я иногда подходил к туям, цокал языком по нёбу, потом свистел, как мне казалось, понятную варакушке фразу. С отчаянным упрямством вылетал на свист этакий Добрыня Никитич певчего птичьего господарства, вскидывался на проводе браво, по-воеводски: «Эх, щас рвану!» Да где там… Немое горло тщетно блуждало в поисках забытого языка, выдавливало редкий нестройный клёкот и тихие безыдейные свисты. Сокрушённый неродившейся песней молодец безгласно увядал. Отставной солист птичьего хора устало сидел на тросе, ища и не находя гармонию в беспорядочных моих подражаниях своему весеннему вокализу.

Тот первый год знакомства с варакушками по логике своей драматургии не мог закончиться без последнего перед зимней разлукой свидания. И мы встретились. Стояла середина сентября, время массового птичьего перелёта на юг.

Установилось ненастье. Грязные дикие тучи скользили по влажному небосводу, кружились и громоздились в кучи, как сбившиеся в аварии автомобили из старого чёрно-белого боевика. Отдыхали на проводах грачи, трещали и почему-то по-собачьи лаяли сороки, в лесополосе на границе садов и большого заброшенного поля на высоком сухом тополе мутными каплями висели вороны.

Все мои певчие друзья разлетелись, пообщаться было не с кем. Проходя около туй, я по привычке посвистел, поцокал языком по нёбу, и на провод взлетела небольшая пичуга. В видоискателе фотоаппарата был заметен синий нагрудничек самца варакушки. А я уже отчаялся с ним встретиться в этом году. Не знаю, был ли это варакушка, развлекавший меня минувшей весной, или случайный пролётный. Кочуют они поодиночке, поэтому всё могло быть. Понравились мои туи, вот и решил здесь передохнуть с дороги.

После линьки осенний самец явно проигрывал весеннему красавцу. Был бледнее, рыжее пятнышко на грудке оказалось совсем крошечным, чёрная окантовочка вокруг синего— тоненькая, зато ржаво-рыжий пояс, лежащий пониже чёрного ободка, заметнее и шире. Рыжая оторочка опрощала облик, терялась былая представительность. Если судить только по внешнему виду, то выглядел он солистом народного хора в районном Доме культуры. Утренняя морось усугубляла впечатление. Птах промок до последнего пёрышка. Казалось, он не хотел улетать из приютившего его сада, он плакал, и прощальная слезинка, а не холодная дождевая капелька повисла на остреньком клюве моего любимца. Я был безмерно рад осенней встрече: варакушка прилетел со мной попрощаться, значит, весной обязательно сюда вернётся.