Когда сам Светлов оказывался без копейки то, по свидетельствам друзей, куражился над своим безденежьем. И острот по этому поводу у него было бессчетно. Как точно подметил Лев Адольфович Озеров, «у светловского острословия – горький корень. Это была его броня».

Но Светлов не был тем, кто, по мнению Ю. Безелянского, в противовес официозному Михалкову только лишь «сидел на задней парте, “на Камчатке”, и оттуда подавал свои остроумные репризы…».

Не на задней парте, где чаще всего обитают второгодники, было место Светлова. Он не лез в отличники, но его вклад в поэзию был куда значительнее иных советских «пятерочников» поэтического цеха: в то закрытое время он открыто помогал читателям стать искреннее и щедрее к людям, бережнее относиться к своим и чужим чувствам. Помогал стать человечнее…

Во время Великой Отечественной войны Светлов – корреспондент «Красной звезды» и других фронтовых газет. Рассказывают, что своей абсолютной штатскостью и щуплостью телосложения, при которых в гимнастерке оставалось слишком много свободного места, а портупея болталась, как подтяжки, он вызывал у командира полка, куда был прикреплен, поначалу скептическое отношение. И даже некоторое недоверие. Отношение изменилось, когда Светлов не прервал чтения стихов солдатам во время бомбежки. В другой раз – после сумасшедшего артобстрела – Светлов развлекал солдат своими шутками и на слова командира о том, что обстрел был такой, что голову нельзя было поднять, ответил «Почему же? Можно было. Только отдельно».

В 1943 году Светлов пишет одно из самых сильных своих стихотворений – «Итальянец»:

Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца, —
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый…
Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?
 Я, убивший тебя под Моздоком,
 Так мечтал о вулкане далеком!
 Как я грезил на волжском приволье
 Хоть разок прокатиться в гондоле!
 Но ведь я не пришёл с пистолетом
 Отнимать итальянское лето,
 Но ведь пули мои не свистели
 Над священной землей Рафаэля!
 Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
 Где собой и друзьями гордился,
 Где былины о наших народах
 Никогда не звучат в переводах.
 Разве Среднего Дона излучина
 Иностранным ученым изучена?
 Нашу землю – Россию, Расею —
 Разве ты распахал и засеял?
 Нет! Тебя привезли в эшелоне
 Для захвата далеких колоний.
 Чтобы крест из ларца из фамильного
 Вырастал до размеров могильного…
 Я не дам свою Родину вывезти
 За простор чужеземных морей!
 Я стреляю – и нет справедливости
 Справедливее пули моей!
 Никогда ты здесь не жил и не был!..
 Но разбросано в снежных полях
 Итальянское синее небо,
 Застекленное в мертвых глазах…

Это стихотворение-баллада звучало во время войны на всех фронтах, не уступая в популярности «Каховке».

В глубоко мирное время в российской провинции на кладбище итальянских военнопленных был установлен памятный камень с выбитой на нем строфой из «Итальянца»:

Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?..

М. Светлов. Из архива ЦДЛ


После войны стихи Светлова не печатались вплоть до второго съезда писателей СССР (1954), с трибуны которого его имя прозвучало в выступлениях Кирсанова и особенно – Ольги Берггольц, не однажды посвящавшей ему стихи в блокадном Ленинграде:

О, как вело,
                    как чисто пело Слово!
Твердили мы:
                    – Не сдай! Не уступи!
…Звени, военная свирель Светлова,
из голубой, из отческой степи…

О втором съезде писателей СССР ходили по рукам сатирические стихи и эпиграммы, предваряемые двустишием: