М. Светлов со своей копией – куклой Мальчиш-Кибальчиш. Такой подарок сделали ему к 60-летию артисты кукольного театра. 1963

Мы позвонили в дверь квартиры. Открыл Михаил Аркадьевич. Я как-то неловко стала высвобождаться из пальто – пальцы застыли, и я с трудом расстегивала пуговицы. Глянула в зеркало: моя смуглая физиономия стала и вовсе синюшного цвета. Полезла в сумочку – за румянами. Светлов скептически проворчал:

– Сотри, старуха, тебе не идет. Всё равно что яблоко нарумянить.

Смутилась окончательно. Стерла поспешно со щек румяна – чуть ли не вместе с кожей.

Светлов продолжал не без иронии:

– Там, на кухне, у меня печенье и яблоки – ко мне тут до вас обеих заходили ещё две куртизанки, от них остались, грызите, только яблоки сначала вымойте.

От угощенья мы отказались и вошли в небольшую продолговатую комнату, у левой стены которой стояла тахта, у стены напротив – торцом к окну – письменный стол, между тахтой и столом – кресло. Кажется, был ещё слева у двери круглый стол. Светлов протянул руку за моими листками и кивнул нам – «садитесь». Я присела на краешек тахты, Алла Ивановна – рядом со мной, время от времени толкая меня локтем в бок, дескать, не дрожи.

Перелистав стихи, мэтр отложил листки на письменный стол:

– Вот что, старуха. Я вообще стихи молодых авторов у себя не оставляю, возвращаю, и так полки забиты…

Я с готовностью закивала головой, что означало: да, да, конечно, я понимаю, – и протянула руку, чтобы забрать стихи.

Он отодвинул листки от края стола и пожевал губами:

– Но твои я оставлю. Хочу ещё раз перелистать, друзьям покажу… А теперь ступайте обе, – и с этим он выпроводил нас со Стройло за порог.

Спустя недели две, в конце октября 1962 года, в Большом зале ЦДЛ состоялся вечер начинающих писателей Москвы. Таковых оказалось трое – Оскар Грачев, студент медицинского института, о его стихах говорил поэт-фронтовик, автор популярной в военное время песни «Давай закурим, товарищ, по одной…» Илья Френкель; Леонид Славин, прозаик, оперуполномоченный, представленный писателем-фантастом Владимиром Курочкиным, и аз, грешная, в паре с Михаилом Аркадьевичем.

Недавно в старой общей тетради, в которую мама вклеивала мои первые публикации и отзывы на выступления, обнаружила коротенькую заметку в «Вечерке» (26 октября 1962 года) по этому поводу: «…О произведениях молодых авторов говорили их старшие товарищи по перу. После вступительного слова Н. Панова поэт Михаил Светлов представил собравшимся участницу литобъединения “Московский комсомолец” будущего педагога Татьяну Кузовлеву…» Я была первокурсницей истфака Московского государственного педагогического института.

Светлов вышел к микрофону с той подборкой, которую оставил у себя накануне. Поначалу, охарактеризовав меня как «молодое дарование» и задумчиво добавив, что уверен во мне на сто процентов, начал читать мои стихи. Дошёл до стихотворения «Июль»:

– и, выдержав небольшую паузу, многозначительно и вроде бы с удивлением докончил строку:

– …идола́! – и, повернувшись ко мне, ехидно уточнил: —…и – дала?

Громовый хохот зала. Манипуляция с ударением не обошлась мне дешево.

Но много позже, когда Михаила Аракдьевича уже не стало, вдохновение снова меня подвело. В журнале «Смена» в стихотворении о прощании с зимним Подмосковьем рефреном повторялась грустная строчка: «Ну что же, пора!»

В связи с этим редко кто из коллег, с которыми я общалась, не ткнул меня после публикации в неё носом:

– Что это там у тебя за «жепора»?

Были и еще казусы.

Впрочем, у каждого поэта, наверное, отыщется нечто подобное.