…А о том, что мое поколение оказалось банальным историческим провинциалом, я в тот раз даже не подумал подумать…

…Как-то я сказал моему другу, поэту Ване Головатову:

– Знаешь, похоже, своего велосипеда они не изобретут. – И он ответил:

– Зато обязательно научатся орать во весь голос о том, что они лучшие на свете велосипедисты…

…Я спросил своего друга, художника Григория Керчина:

– О чем они задумываются и что такое они знают из того, что не знали и не задумывались мы в их возрасте? – И Гриша улыбнулся, правда, сделал он это как-то грустно:

– Они не задумываются о том, что Земля круглая, но знают – что такое пересадка во Франкфурте.

И пусть черт его знает, когда она там была – Куликовская битва.

Мне ничего не осталось, как согласиться с Григорием:

– И – Ледовое побоище…

…Злата прервала мои мысли самым незамысловатым образом.

Она вновь захотела сказать мне что-нибудь приятное:

– Знаете, а я ведь о вас где-то слышала. – Но я разочаровал ее, оказавшись не падким на популярность:

– Тогда – не верь.

Это – вранье.

– Вы не верите даже тогда, когда о вас пишут хорошо? – удивилась девушка; и я ответил так, как думал – хотя мой экспроментальный ответ удивил меня самого:

– Я не верю даже тогда, когда обо мне пишут плохо…

…И тут мне пришло в голову предложение, хотя и не претендующее на эксклюзивность, но все-таки на что-то годное:

– Злата, а ты не хотела бы попозировать мне для картины?

– Это в смысле – голая? – насторожился ее голосок.

– В принципе, ты определилась совершенно верно.

– Значит – голая? – утвердилась она, а я вздохнул:

– Значит – в смысле.

– Интересно, – призадумчиво прошептала девушка.

– Что тебе интересно?

– Интересно, как вы меня изобразите одетой только в один смысл?

– Это уже моя забота, – призадумчиво прошептал я, представляя себе эту девушку одетой только в мой взгляд.

– А это – как?

– Это так, что я хочу написать с тебя картину; но до тех пор, пока мы не начали, у тебя есть возможность отговорить меня от этой затеи.

– А почему вы хотите написать картину именно с меня?

– Потому что я создаю спорные произведения искусства, а ты – произведение искусства бесспорное…

– … А вы всегда говорите правду? – спросила она, помолчав секунды полторы.

– Да, – честно соврал я…

– …Понятно, – вздохнула Злата.

– Что тебе понятно? – переспросил я, уточняя – к чему относится этот вздох: к тому, что ей нужно будет раздеться, или к тому, что мне придется писать картину?

– Понятно, что вы меня распнете, а я даже не буду знать – зачем мне это нужно?

Может, объясните?

– Не объясню, Злата, – я говорил серьезно; и мою серьезность подтверждала улыбка.

– Почему?

Сами не знаете?

– Знаю.

– Что знаете?

– Знаю, что любой человек найдет тысячу аргументов в пользу того, чтобы распять другого человека.

И две тысячи – в пользу того, чтобы не быть распятым самому…

…Ее мысли довольно замысловато побродили по лицу и вылились в вопрос, довольно неожиданный, если вдуматься.

А если не вдумываться – то вполне нормальный:

– Вы целомудренный человек?

– Наверное, – ответил я, – Только в моем возрасте это называется уже по-другому…

…Ее слова заставили меня задуматься.

Когда, не стерпев моего пьянства, все жены по очереди оставили меня, а я бросил пить – мне как-то удавалось обходиться подружками моих бывших жен.

Потом пришло время обратиться к совсем уже посторонним женщинам – самим бывшим женам.

А теперь я, случается, обращаюсь к кому попало.

Кто-то скажет, что это – верх целомудренности.

А кто-то, что целомудрие и я – жители с разных улиц…

…И, помолчав немного, я добавил:

– Злата, возможно, я просто не знаю: что это такое – целомудрие. – И тут же нарвался на ответ: