Что хотела она доказать этим нелогичным поступком, неизвестно, но в храме вел себя Заслонов вполне прилично – головой не вертел, споров не заводил, а молчал и внимал. И хотя, выйдя из церкви, сказал Заслонов – "Слова все это!.." – но шапку так и не одел до самого дома и всю ночь курил в форточку.

После этого культпохода Заслонов настолько поутих, что Авдотьевна забеспокоилась – здоров ли?! Не застудил ли голову свою слабую?! – лежит с отсутствующим лицом и потолок изучает… Уж и так Авдотьевна и эдак пыталась его расшевелить, даже четвертинку достала бесполезную. То есть, конечно, выпить-то он ее выпил, будьте уверены, но после этого загрустил еще больше и вовсе лицом к батарее обратился.

Недели две так прошло, а потом Заслонов книжку попросил. Так вот сразу и попросил:

– Книгу бы… – сказал.

– Какую? – ожидая подвоха, спросила Авдотьевна.

– Любую, – честно отвечал Заслонов.

И дала ему Авдотьевна Пушкина Александра Сергеевича, но не стихи, а прозу, потому что нельзя так сразу бухты-барахты на человека с культурой набрасываться – отвратить можно. Ну, а увидала Авдотьевна, как Заслонов пальчик слюнявит, так ее в дрожь бросило. Но уж так был плох последнее время подселенец, что промолчала старушка – дважды чайник вскипятила и промолчала.

Было бы большим преувеличением сказать, что, прочитав Пушкина, стал Заслонов совершенно другим человеком – ну там – ноги начал мыть или еще что. Для такого перерождения необходимо обогатить себя всеми знаниями, которые выработало человечество. Но, несомненно, что-то проснулось в нем и заговорило, пусть еще спросонья невнятно, но достаточно громко.

Так, например, вечером 22-го апреля поразил он Авдотьевну, сказав:

– Во флаге главное – трепетность! – и – понимай, как хочешь.

Чем дальше, тем все с большей тревогой следила за ним Авдотьевна, невольно сравнивая его с фикусом – а ну как зацветет? Что тогда?! И очень жалела, что книги все на Тишинке оставила – было бы чем болезному в трудном его развитии помочь. А так только и могла она жить рядышком, говорить о том о сем, да волноваться дальнейшею его судьбой.

Но, слава Богу, наступил май и одна большая забота покинула сердце Авдотьевны – кончилась война проклятая.

9 мая пришел Заслонов с работы пораньше и начал бриться, гладиться, ваксить сапоги, словом, марафет на себя наводить.

С улыбкой смотрела Авдотьевна на все эти его приготовления, но, к ее большому сожалению, помочь ничем не могла – несмышленыш сам очень скоро управился, планочки да ордена нацепил и для большего форсу несколько раз перед зеркалом каблуками стрельнул. Вышло, что надо.

– Пойдемте, прогуляемся! – сказал он, но старушка только головой покачала:

– Это дело молодое. Я уж лучше свечечку пожгу… А ты иди, иди, тебя там ждут, – и подтолкнула к двери. А когда уж фигура его ладная почти скрылась в дверном проеме, добавила Авдотьевна: – Если на заутренней задержусь – рассол на подоконнике.

Заслонов только повел удивленной головой и вышел на улицу, где за бывшими фронтовиками с улюлюканьем гонялись, а поймав, начинали кидать в теплый майский воздух и, в ожидании их возвращения, кричать "УРА!!!".

Заслонова отловили в Александровском саду. До этого его долго гнали по шумным улицам и проходным дворам, пока, наконец, обложили, приперли к стенке и взяли. Как ни отбрыкивался Заслонов, как ни пытался доказать, что никакой он не герой, а простой солдат, каких тыщи, возбужденный народ ничего слушать не хотел и все приноравливался с первого раза зашвырнуть его повыше. Потом наконец ухнул и кинул.

И взлетел Заслонов над портом пяти морей и вдаль посмотрел, где повсюду такие же подкидыши летали.