– Мой муж играл для вас, и вы поняли его игру. Это не каждому дано, тем более здесь. Вы услышали, что скрывается за его игрой. Вы услышали, о чем он играл. Я благодарна вам за это и хочу присесть за ваш стол на несколько минут. Можно? – голос был богатый, объемный, чуть с хрипотцой. Цыганка отодвинула стул, села. Второй раз в жизни Костя ощутил, как могут гипнотизировать и парализовывать цыганские глаза – он не мог двинуться, не мог ответить. Похоже, с Вальтером происходило что-то похожее, он лишь сковано кивнул, глядя не отрываясь на неожиданную гостью.

– Коньяк? – смог выдавить из себя Константин Алексеевич.

– Нет. Ничего не надо. Я просто хочу немного побыть с вами, совсем недолго. Люди, которые так слышат музыку, мне интересны сами по себе. Потому что мой муж не простой музыкант, и вы это поняли. В благодарность я хочу вам погадать. Можно? – и она наклонила статную голову чуть набок, еще более пристально заглядывая в человека, как будто видела что-то за его спиной.

– Рискнем, Константин Алексеевич? – Вальтер улыбнулся и, видимо, преодолевая неловкость и трепет перед силой, исходящей от цыганки, протянул левую руку.

– Я не очень люблю гадать по руке, – ответила она. – Это немного попахивает привокзальным сквером. Я просто подержу в руках какую-нибудь вашу вещь и разложу карты. – Вальтер почти отдернул руку, как отдергивают от горячего, достал из кармана портсигар, протянул цыганке. – А ваша вещь? – обратилась она к Косте.

Константин Алексеевич взял в руки свой, но почему-то не смог отдать сразу: приоткрыл, вновь закрыл, проверил, защелкнулся ли замочек. Цыганка, взяв его в руки, как-то поспешно положила на стол, даже чуть отодвинула от себя. Было очевидно, что она не обратила ни малейшего внимания ни на символику, ни на рисунки на крышках, для нее важно было что-то другое, какая-то энергия, исходившая от двух изящных вещиц, лежавших на столе под мягким светом абажура. Она накрыла ладонью портсигар со свастикой, погладила его. В руках появились карты, она неспешно перетасовала их, стала раскладывать на столе. В этот момент вновь зазвучала скрипка, совсем приглушенно, ненавязчиво, и время опять стало исчезать, мир сузился до круга, высвеченного маленьким абажуром, и в этом кругу были два портсигара, со звездой и со свастикой, с колосьями и рысаками, и неспешно ложились в своем порядке карты, вышедшие из колоды и подвластные какой-то нездешней логике. И страшно было смотреть, и нельзя было не смотреть, как будто в самом деле в кругу света, выхваченного из тьмы, творились и решались две судьбы и две жизни. Цыганка опять взяла портсигар Вальтера, сжала его в ладонях, протянула хозяину:

– Вы проживете долгую жизнь. Она будет не очень легкой, но в сравнении с тем, что всем нам предстоит, даже счастливой. Удача будет часто улыбаться. И не бойтесь смерти, по крайней мере, теперь. Вам будет семьдесят три года, когда вы умрете. Это будет очень не скоро – в тысяча девятьсот семьдесят третьем году.

Скрипка умолкла, опять вокруг столика раздвинулось пространство и появились очертания реальности: другие столики, барная стойка, эстрада. Офицер-пограничник, еще более раскрасневшийся и возбужденный, перегибаясь через стол, что-то говорил даме, держа двумя руками ее тонкую кисть и время от времени жарко целуя пальцы. Его спутница все так же прятала глаза, но по этому взгляду, опущенному вниз, можно было понять многое. Например то, что вчерне она уже решила, как кончится вечер, и пограничник это прекрасно чувствовал. Цыганка неспешно собрала карты и встала, собираясь уходить.