– Про благоверных Кирилла и Мефодия… – ответил летописец и ещё раз заглянул в написанное, чтобы не ошибиться.

– Кто, кто это? – удивился игумен и запустил пальцы в бороду.

– Ну, братья вроде, что буквицы нам новые придумали, очень схожие с греческими… – почесал свой худой кадык летописец и скосил глаза на пергамент.

– Да? А какими раньше писали? – с подозрением взглянул на писца игумен и оперся кулаком в свой бок.

– Похожими, глаголицей, а счас больно загогулистые… – взмахнул татарским калямом писец.

– Так пиши прежними, – благосклонно кивнул игумен и опять зевнул.

– Не можно… – вздохнул летописец и с грустью посмотрел на игумена.

– Это почему ещё? – удивился ответу игумен и положил руку на плечо летописца.

– Да-а-а… Так в прошлой неделе митрополит наказал писать новым письмом… – ответил писец тоном обиженного ребёнка.

– Ну, если так, то ладно… Уж, больно умен владыка. И богоугоден… – согласился игумен. – Нам бы хоть толику его ума…

– С календарем что делать? – обернулся к игумену писака. – Ох, и тягомотина грядет с ними.

– А что такое? – хмыкнул игумен, подтягивая кожаный пояс на брюхе и подобрав кнут с пола.

– Так по-старому, по-библейски, от сотворения мира считать или по-юлиански? – замер на мгновение писец, увидев кнут в руке игумена, и осторожно продолжил: – Да ещё новый тута объявился – григорианский!

– А по какому архиерей счёт ведет? – нахмурился игумен.

– Для себя – по-юлиански, а в письмах ко мне – от сотворения мира… Писец сообщал об этом, как о чём-то неприличном. – Но сплошная морока с пересчётом будет.

– Смотри у меня! На хлеб и воду посажу, или на кол посажу! – тут игумен не сдержался и хлестнул писаря кнутом. – А не перечь отцам церкви, не перечь!

Тот согнулся в три погибели от боли и вскрикнул:

– Да я ж… Да я ж… Всю правду расскажу потомкам!

– То-то же… – хмыкнул игумен, заворачивая хлыст кнута в кольцо.

– Так а что делать-то со святым апостолом Андреем?

– Как что? Правду пиши… – игумен положил кнут на лавку и потянулся спиной.

– Какую, если он на Руси не был никогда? – взмолился летописец, поднимая левую руку, как бы защищаясь.

– Что?! – изумился настоятель. – Что, я спрашиваю? – с этими словами он схватил летописца за волосья на его голове и несколько раз ударил с силой этой головой о доски стола.

– Я всё понял, я всё понял. Я больше не буду… – захныкал, а потом заверещал летописец.

– Вот, то-то. Проводи его от Понта Эвксинского до Киева. Оттуда пусти его до Новгорода Великого. Ну, а уж оттуда в Ладогу и до острова Валаама. Понял путь? Смотри у меня… – пригрозил пальцем иноку игумен и пригладил на груди крест.

– Понял, понял, отец святый… – закивал писец, со страхом поглядывая на толстые кулаки игумена. – И что ж-то с календарями делать? Продолжать от сотворения мира писать или юлианский, или даже григорианский приторочить к буквицам?

– Нет, точно на хлеб и воду посажу… – всплеснул руками игумен. – А то и вовсе сошлю в скит. Негоже нам, православным, за католиками гнаться. От сотворения мира, конечно, пиши… – вздохнул игумен, положив руку на плешивую голову писца. – Пиши… как писал, от сотворения, ну а архиерею отвечай в письме по-евонному, как он возжелает.

– Дык как же тут тогда с циферками быть? Арабские, сатанинские, писать али латинские? Ох, тяжко-то как… У кажного календаря по-своему отсчёт идет… Запутаться боюсь.

– Пиши, как пишется! – важно ответствовал игумен, подняв к потолку толстый указательный палец. – Потомки разберутся, на чьей сторонке правда была. Да и побольше чудес в свою писанину напихай. Слог у тебя неплохой, а коли выдумки не хватит – выпорю и в келье поститься на месячишко запру!