– Так, значит, десять часов? – думая о своём, спросил вдогонку сыщик.

– Десять – двенадцать, если смерть наступила мгновенно, – я двинулся к дверям и добавил: – В ином случае считайте часов шесть.

– Осталось выяснить, – заметил Митьков, – есть ли в крови убитой яд. Нет, определённо в наливку плеснули самогону! – добавил он и покрутил побагровевшей шеей.

Я кивнул на прощание и вышел. Отдав распоряжения по доставке тела в морг, я пешком отправился к себе домой.

Утреннее небо золотилось нарождающейся зарёй, лёгкий ветер приятно холодил лицо, слабость и тошнота исчезли. На какое-то время я отвлёкся от своей досады и уже спокойно размышлял о том, где же я мог раньше видеть эту барышню?

Я остановился. Ну, конечно! Учительница! Августа Михайловна Суторнина!

Надобно пояснить, что хоть наш городок и невелик, но встретить дважды одного и того же жителя мне доводилось разве что на приёме в амбулатории, когда болезнь или несчастный случай приводили его ко мне. Моя постоянная занятость в больнице, разъезды по деревням, усадьбам и близким дачам делали меня невольным отщепенцем. Ничего удивительного, что я не сразу признал Августу Михайловну. Ведь видел я её всего раз! Виноват, два раза! Но во второй раз буквально мельком. А дело было вот как.

По решению фабриканта Трапезникова, в небольшом каменном доме рядом с рабочими казармами открыли уездную школу на четыре класса для детей рабочих. Прислали учительницу. При школе для вольного посещения учредили читальный зал. Говорят, книги собирали по всей губернии. Фабричные сначала по одному, потом по двое стали захаживать: кто читал, кто картинки разглядывал. С утра учительница с детишками арифметикой и письмом занималась, а под вечер книжки выдавала их отцам. Дело постепенно наладилось, и в читальне даже завели кружок самообразования. Однако известно, что у земских учителей содержание крайне скромное, и учительница, не выдержав постоянной нужды, сбежала. К лету прислали новую – молодую и энергичную Августу Михайловну. Я бы никогда и не узнал об этих событиях, да и о самой учительнице не имел бы представления, если бы не её визит.

Как-то под вечер она явилась ко мне в амбулаторию и, стесняясь и краснея, начала горячо говорить о пользе знаний о здоровье. Убедившись в моём с ней безоговорочном согласии, она, мило улыбнувшись, упросила меня прочесть перед рабочими лекцию о предупреждении болезней и сохранении здоровья. Разумеется, я согласился. Лекция прошла с грандиозным успехом. Рабочие, а в читальном зале сидели преимущественно они да их жёнки, сперва с недоверием и даже с недружелюбием отнеслись к моим словам, но вскоре прониклись интересом и даже задали вопросы. Потом было общее чаепитие. Несколько жён рабочих хлопотали, разливая чай, но я, сославшись на занятость, откланялся. Августа Михайловна вышла меня провожать, и, уже спустившись с крыльца, я услышал, как её кто-то окликнул. В сумерках я заметил мужской силуэт. Вот, пожалуй, и всё, что мне вспомнилось этим утром.

Прогулка, а в большей степени облегчение, которое я испытал от мысли, что с моей памятью по-прежнему всё в порядке, улучшили моё настроение до такой степени, что пробудили во мне аппетит. Комок в горле исчез, голова стала ясной.

Флигель, который был отдан мне под проживание, находился в дальнем краю больничного двора и сообщался с небольшим лазаретом дощатым коридором. За завтраком я мог наблюдать сам двор, больничное здание из красного кирпича и низкий, сложенный из больших валунов, сарай, служивший моргом. Я ждал подводы с городовым, которому было велено доставить тело. Подводы всё не было. Солнце поднялось выше затейливого резного петушка – флюгера на башенке больницы – и стало припекать. Двор был пуст. Я поднялся и решил было пройти по коридору в лазарет, проверить больных, когда в дверь неожиданно постучали.