– Приезжай по осени с сыночком, – пригласил Тропинин, – пройдёмся вверх по Тромъёгану, покажу стойбище древних.

– Ханты? – уточнил Плещеев.

– Кто знает? – подёрнул тяжёлыми плечами Тропинин. – Медведю поклонялись. Черепа на деревьях покоятся, выбеленные временем, дождями, снегами. Может, и ханты. Может, какие другие люди с Конды36, может, с нашей матушки Оби.

– В сентябре Егорке в первый класс, – озабоченно пояснил Плещеев, подошёл к сыну, снял его под мышки с приступочки лупаса. – В Мансийск, в новый интернат учиться отправлю. Сам на Урал подамся. Похоже, захоронение стрельцов Ивана Мансурова37 нашли. А там ещё дальше двину. На Тунгуску приглашали. Не даёт мне покоя загадка инопланетного пришельца.

– Ну-ну, вечный бродяга. Никак не угомонишься, как и твой батяня? – Дедарс приобнял брата за плечи, но обратился к Егорке:

– Понравилось, малец, моё хозяйство?

Ответа от угрюмого племяшки не дождался.

– За кораблик не переживай, – прогудел охотник.

– Да уж! – возмутился Егорка и фыркнул, едва сдерживая слёзы. – Дурная психоза стрелой пожгла.

– Какая психоза? – неприятно удивился Плещеев. – Какой стрелой?

– Водится тут в лесах одна дикарка, – невесело усмехнулся Тропинин, для успокоения Егорки шутливо пояснил:

– Видать, сама Эвихóн пожаловала. Царь-девица. Так ханты говорят. Угрожает пришлым и чужакам. Они же землю предков портят, чёрную кровь пускают. Прости её, сынок. Откуда ей знать, что батяня твой – хороший человек, учёный, археолог, этнограф. Для неё и ты – чужак… Сколько перьев на стреле было, не приметил?

– Нет! Не приметил, – злобно проворчал Егорка, совершенно позабыв от пережитого ужаса, что одна стрела осталась торчать в досках мостков, другая увязла в прибрежном иле. – Далеко ж был кораблик. Аж посерёдке реки. Вот же дурнина такая! Ещё стреляется… Убить же человека можно! – расстроенный, перепачканный грязью мальчуган, не попрощавшись, медленно побрёл к списанному армейскому зелёному «уазику».

– Слегка того… наша лучница, – пояснил Тропинин удивлённому отцу Егорки, покрутил обрубком пальца у виска, но пояснил, по-доброму усмехаясь в пожелтевшие прокуренные усы:

– Не переживай. Всё обошлось. Похоже, лесные духи твоему сыночку посватали своих дочерей. Гордись, Артём, сыном своим! Эвихóн не каждому сватает…

– Перестань дурить, брат. Сумасшедших в роду хватает, – недовольно проворчал Плещеев.

Тропинин благодушно улыбнулся, крепко пожал руку брата на прощание.

– И тебе, мой друг, «Новилóх»38, пора остепениться. Все пальцы медведю-то не скармливай. Оставь себе парочку, – пошутил Плещеев, кивнул на левую, почти беспалую руку охотника, без верхних фаланг четырёх пальцев.

– Оставлю, – пообещал Тропинин. – Ложку-то держать по старости надо чем-то… Егорке скажи, к школе трёхмачтовый корвет39 ему справлю. С тряпичными парусами! С бронзовыми пушками. Есть две втулочки на примете. Глядишь, твой малой в мореходку подастся! Гардемарином40 станет. Эх, мечта-мечтовна была у меня заветная в детстве…

– Археологом будет, – категорично прервал брата Артём. – Архивы свои передам. Наследство. Места на историю у нас богатые. Пусть сокровища князя Бардака41 ищет.

– Археологом тоже можно. Передавай привет Бардаковке, – попросил Тропинин. – Стоит ещё моя развалюха на бережку?

– Стоит. Сургут растёт. Скоро твою Бардакóвку похоронят.

– Да и пёс с ней. Не о чем жалеть. Мне и здесь хорошо. Русские мы из Русскинско́й, – печально пошутил Тропинин.

«Уазик» громко и надсадно посигналил. Егорка в нетерпении давил клаксон.

На прощание Плещеев с чувством обнялся со старшим братом, предчувствовал: расстаётся навсегда.