– Дерзость – Ваша отличительная черта? – голос обволакивал, обвевал нитями, заставлял биться сердце ещё быстрее. Она смотрела прямо, не кокетничая, не стесняясь.

– Нет, обычно я очень галантен. А что плохого в том, что я пригласил даму на танец. У нас за столом их не хватает.

– А действительно, что?

– Ваши кавалеры были не совсем против, мне так показалось.

– Они тоже галантны и не будут устраивать сцен из-за просто танца.

– Вот и хорошо.

Они даже не познакомились. А зачем? Он надеялся избавиться от наваждения с помощью одного танца. А для неё это был просто танец. Но руки старались держать крепко, глаза отказывались от им только известной игры в переглядки, а мозг вообще не желал просыпаться. И хотя в голове молоточками стучало: «Отпусти, не твоё…», – всё его естество отказывалось прислушаться.

Но музыка закончилась, и она совершенно спокойно освободилась из его объятий. Он стоял, а она спросила:

– Ваша галантность распространяется на то, чтобы проводить даму к столу? – она иронично приподняла бровь.

Он почувствовал себя первоклассником, когда не выучил урок, и Светлана Павловна мягко упрекала его в этом. Ему даже показалось, что он покраснел.

– Да, да, простите, задумался,…засмотрелся.

– Если есть на что, то прощаю.

Он заглянул ей в глаза, не издевается ли. Но её взгляд уже ничего не говорил. Как в тумане проводил её до столика, пробормотал какую-то банальность, и вернулся к своему столу.

– Сильно.

– Что, прости, ты о чём?

В глазах Павла был смех.

– А я о том, что как бы это вечер не закончился банальной дракой. Ты к ней как приклеился, а мне показалось, что дама в паре.

– Тебе не показалось, она, действительно, в паре, но всё остальное – бред выпившего друга, который решил блюдить мою нравственность.

– Я то просто блюдил, как ты выражаешься, а вот ты, мой друг, решил блудить…

Недосказанность, незаконченность повисла в воздухе. Не было вопроса, не было и констатации. Павел пытливо приглядывался. Он помнил всё, что было…

– Не волнуйся, друг мой, это не блуд, да и она…

– Да, я обратил внимание, что не 90–60–90 и отсутствие индивидуальности напрочь. Но вот это-то меня и зацепило. Между вами будто молнии сверкали.

– Ты преувеличиваешь.

– Хорошо неслись они в одном направлении, но если это разглядел я, то за её столиком может тоже не страдают миопией. И вот поэтому я и подумал о мордобое.

– Умеешь убедить. Но я огорчу тебя – ничего особенного, прекрасный вечер, море спиртного, музыка, захотел размяться.

А потом он усиленно не смотрел в её сторону. Но это давалось ему с трудом. Вконец измучив свою гордость, он вышел на улицу покурить.

Судьба – женщина, а потому любит строить козни. Она стояла на углу ресторана совсем одна, пытаясь заставить зажечься зажигалку. Та не стремилась, искрила, но не зажигалась.

– Проклятье, – чертыхнулась она. Он уже неслышно подошёл сзади и протянул свою.

– Мама никогда не говорила Вам, что ругаться и чертыхаться нельзя?

– Почему же, она предупреждала меня, но я, как Вы уже заметили, вышла из того возраста, когда делаешь то, что говорят взрослые.

– Это я заметил, но…

– Поверьте, я большая девочка.

Она посмотрела ему в глаза, и он понял, что пропал, что это наваждение не выгнать просто танцем. Это не поддавалось никаким объяснениям, но ему просто танца не было достаточно. И это не было просто желанием обладать ею ночь, нет, это было необъяснимо, но он хотел знать о ней всё – размер обуви, какие сказки она слушала в детстве, какую школу окончила, о чём мечтает пред сном, и, наконец, нравится ли ей Шатунов. «Бред какой-то», – подумал он и услышал.