Милый яд Паркер С. Хантингтон

Я обречена умереть без шрамов. Без опыта, без боевых ран, без признаков того, что вообще жила. Не прыгнув с тарзанки, не выучив второго языка, не поцеловавшись.

Эта мысль засела у меня в голове, пока я сердито смотрела на парочку, сидящую передо мной в метро. Они целовались с того момента, как я зашла на станции в Бронксе, и, готова поспорить, продолжат, пока я не сойду на Манхэттене.

Парень обхватил ладонью внутреннюю поверхность ее бедра, оставляя под коротеньким платьем алые отметины на коже. Я притворилась, что читаю книгу, наблюдая за ними из-за обложки. «В дороге» Джека Керуака. Они целовались грязно. Жадные чавканья вперемешку с невыносимым скрипом розового шарика в форме сердца, которым парень терся о ее ногу.

Я скользнула взглядом по другим пассажирам. Молодые специалисты. Несколько офисных работников с цветами и вином. Женщины, освежающие макияж. Пара в углу в одинаковых футболках вишневого цвета «Этот придурок со мной».

Высокие люди, низкие люди. Худые и толстые. Одни постарше, другие помоложе. Однако всех их объединяло одно – им было наплевать, умру ли я сегодня ночью. Не то чтобы я сделала татуировку «Суицидально настроенная» на лбу перед тем, как выйти из дома. Тем не менее… я – ребенок, сижу тут одна и выгляжу как ходячая катастрофа: волосы, несколько недель не знавшие расчески, дикий взгляд и щербинка между зубами, которую мама с упорством называла милой, чтобы ей не пришлось тратиться на брекеты.

Под глазами от пятичасового нервного срыва растеклась тушь. На мне были полосатые гольфы, короткая черная юбка, поношенные «мартинсы» и джинсовая куртка, на которой я нацарапала маркером цитаты из любимых книг.

«Ее будущее нуждалось в ней, поэтому она отвернулась от своего прошлого».

«Совершенство – это профанация. Ледяная, враждебная и недосягаемая».

«Она верила, что сможет – и смогла».

Бред, бред, бред.

Я меняла поезда. Платформы. Станции. Моя одежда пропиталась землистым запахом метро, дешевой еды на вынос и пота. Горячий ветер подул из приближающегося поезда, швырнув мои волосы мне в лицо.

Меня не отпускала идея броситься под поезд и покончить со всем этим. Я одергивала себя. Не-а. Это было бы чертовски просто. Во-первых, смерти ужаснее и мучительнее не представить. Во-вторых, я ненавидела людей, которые так поступали. Особенно в час пик. Что двигало придурками, чья кукушка съезжала именно в тот момент, когда все либо ехали на работу или учебу, либо возвращались домой? Каждый раз, стоило мне оказаться запертой под землей в плотном кольце обильно источающих пот человеческих тел в тот момент, когда машинист говорил, что мы стоим из-за человека под поездом, мне хотелось разбить голову о пластиковые окна. В-третьих, в книге Ника Хорнби я вычитала идею устремиться навстречу гибели с крыши, и мне понравился этот литературный прием. Ага. Вернемся к первоначальному плану.

Я запрыгнула в поезд, заткнула уши поддельными AirPods и нашла нужную мелодию на телефоне. Трек «Watermelon Sugar»[1] заглушал внешний шум. Мне стало интересно, помышлял ли когда-нибудь Гарри Стайлс о самоубийстве. Решив, что нет, я свернула «В дороге» Керуака трубочкой и засунула книгу в задний карман юбки.

Я сказала Лии, что иду на вечеринку, но она была слишком вымотана двойной сменой в винном погребке на той же улице и не заметила, что четырнадцатилетним девочкам не положено ходить на вечеринки в День святого Валентина в десять вечера.

Она также забыла, что у меня сегодня день рождения. Или, может быть, притворилась, что не помнит, потому что злилась. Хотя я ее не виню. Не знаю, как она могла смотреть мне в глаза.

Не волнуйся. Она и не смотрит.

Это не единственная причина, почему сегодня вечером я покончу с собой. Но одна из них. Так устроено отчаяние – устремленная ввысь башня дженга на зыбкой почве. Одно неверное движение – и ты проиграл.

Моя сестра меня ненавидела. Ненавидела каждый раз, когда смотрелась в зеркало. Каждый раз, когда шла на работу, которую терпеть не могла. Каждый раз, когда я делала вдох. Так совпало, что в этом мире у меня осталась она одна. Моя смерть станет облегчением. Конечно, поначалу Лия будет шокирована. Встревожена. Может, даже взгрустнет. Но как только эти чувства начнут угасать…

Мое самоубийство завершит череду трагедий, собранных вместе невезением, дурными обстоятельствами и отчаянием. Но не обратить внимания на мой день рождения в этом году? Это бьет все рекорды. Я нашла эту мысль остроумной.

Я поднялась по лестнице со станции Кафедрал-Паркуэй. Ледяной ветер хлестал меня по влажным щекам. В ушах зазвенела какофония манхэттенского движения, автомобильных гудков и пьяного гогота. Я шагала мимо корпоративных зданий, модных многоквартирных домов и исторических памятников. Папа часто говорил, что я родилась в лучшем городе в мире. Думаю, справедливо, что в нем я и умру.

Свернув на боковую улицу, я добралась до своей школы. Это был мой первый год в Сент-Поле, подготовительном колледже в лучшей части города. Я получала полную стипендию, о которой директор Брукс с удовольствием напоминал мне всякий раз до Той Самой Ночи, когда внезапно стало неприемлемо вести себя по-скотски по отношению к девочке, только что потерявшей родителей.